О психологии западных и восточных религий (сборник)

712 Сын, плод этой небесной свадьбы, неизбежно будет complexio oppositorum

(сочетанием противоположностей), объединяющим символом и целостностью жизни. Бессознательное Иоанна — разумеется, не без причины — заимствует тут из греческой мифологии, чтобы передать своеобразное эсхатологическое переживание: ведь оно не должно ассоциироваться с рождением младенца Христа, которое состоялось при совсем других обстоятельствах и очень давно. Пускай новорожденный младенец, явно в подражание «гневному» Агнцу, то есть апокалиптическому Христу, характеризуется в качестве дубликата последнего, а именно в качестве того, кому «надлежит пасти все народы жезлом железным». Тем самым он поглощается преобладающими чувствами ненависти и мщения, и все выглядит так, будто он станет продолжать суд в отдаленном будущем, что вовсе не требуется. Это бесполезно потому, ибо Агнец уже обрел соответствующие полномочия и в ходе откровения доводит выполнение своей задачи до конца, причем новорожденному младенцу не открывается возможности для собственных действий. Он больше не появляется в тексте. Я склонен полагать, что это описание сына мщения не было явной интерполяцией, но пришло к автору как некий расхожий образ и одновременно как естественное толкование. Это тем более возможно, что в то время данный промежуточный эпизод вряд ли можно было понять как-либо иначе, хотя приведенная интерпретация полностью лишена смысла. Как я уже отмечал, сцена с женой, облеченной в солнце, предстает чужеродным телом в череде видений. Поэтому допустимо предположить, что уже автор Откровения — а если не он, то сбитый с толку переписчик — ощущал потребность как-то истолковать эту очевидную параллель Христу или привести ее в соответствие остальному тексту. Это было легко осуществить посредством расхожего образа пастыря с железным жезлом. Не вижу иных причин для такой ассоциации.