О смысле жизни

Какъ и когда растаяла эта иллюзія у Л. Андреева? это выяснитъ его будущій критикъ и біографъ; мы же будемъ смотрть на этотъ фактъ, какъ на un fait accompli. Иллюзія растаяла и человкъ почувствовалъ себя одинокимъ, созналъ себя случайнымъ звеномъ міровой цпи событій. Какимъ образомъ сознаніе безсмысленности жизни приводитъ людей къ страху передъ жизнью, а страхъ этотъ? къ одиночеству, мы достаточно выяснили на примр . Сологуба; въ произведеніяхъ Л. Андреева легко разглядть этотъ же процессъ въ нсколько иной модификаціи. Л. Андреевъ любитъ рисовать людей боящихся жизни или утомленныхъ жизнью; а что же значитъ быть утомленнымъ жизнью, какъ не то, что сумятица, нелпость, безсмысленность жизни измучили человка? Въ великолпномъ разсказ Л. Андреева «Жили-были» купецъ Кошевровъ радуется при вид небольшого отведеннаго ему угла больничной палаты: «это было очень маленькое мсто, только уголъ палаты, но именно поэтому оно понравилось измученному жизнью человку»… Хижняковъ (изъ разсказа «Въ подвал») спасается отъ жизни въ углу какого-то подвала и хочетъ только, чтобы его оставили одного. Но положимъ, что это слишкомъ рзкіе примры: и Хижняковъ и Кошевровъ? оба они умираютъ, а умирать надо одиноко, это инстинктъ и человка и животнаго. Умирать? пусть такъ; но жить?.. Человкъ, потерявшій вру въ смыслъ жизни, на первыхъ порахъ не видитъ ни въ чемъ спасенья и хочетъ жить такъ же одиноко, какъ одиноко онъ и умретъ. И не только какой-нибудь жалкій Андрей Николаевичъ (изъ разсказа «У окна») «испытываетъ тотъ страхъ, который идетъ вмст съ жизнью», и создаетъ себ изъ своей комнаты «крпость, гд онъ отсиживается отъ жизни»; не только символическіе Пьяницы (изъ «Жизни Человка») спасаются отъ жизни въ грязномъ кабак:

— «Мы вс пьяницы. Позовемъ всхъ сверху сюда. Наверху такъ мерзко…

— Мы вс пришли сюда. Мы пьемъ спиртъ, и онъ даетъ намъ веселье.

— Онъ даетъ ужасъ. Я весь день трясусь отъ ужаса.

— Лучше ужасъ, чмъ жизнь. Кто хочетъ вернуться туда?

— Я? нтъ.

— Не хочу. Я лучше издохну здсь. Не хочу я жить.

— Никто!

— Боже мой! Боже мой!»…

Не только эти люди испытывали тотъ страхъ жизни, который приводитъ къ одиночеству; его испытываетъ у Л. Андреева каждый, уразумвшій, что у жизни нтъ объективнаго смысла. И даже тотъ, кто? подобно андреевскому Савв? ничего на свт не боится, даже тотъ считаетъ жизнь самымъ страшнымъ на свт. «А ты? неужели ты ничего не боишься?»? спрашиваетъ Липа Савву. «Я-то?? отвчаетъ онъ:? пока ничего, да и впереди не ожидаю. Страшне того, Липа, что человкъ разъ уже родился, ничего быть не можетъ. Это все равно, что утопленника спросить: а что, дядя, промокнуть не боишься?.. Если уже я до сихъ поръ не испугался, когда жизнь увидлъ, такъ ужъ больше испугаться нечего. Жизнь, да. Вотъ обнимаю я глазами землю, всю ее, весь этотъ шарикъ, и нтъ на ней ничего страшне человка и человческой жизни»… Это же мы слышимъ и отъ Царя Голода: «я былъ везд,? говоритъ онъ,? и страшне всего у человка»… Человческая жизнь страшна, потому что безсмысленна; одиночество спасаетъ человка хотя бы отъ многократно и многообразно повторенной безсмыслицы человческой жизни въ сотняхъ и тысячахъ человческихъ жизней. Этотъ мотивъ осложняется у Л. Андреева его ненавистью къ передоновщин массы, толпы; мотивъ одиночества не переходитъ у него въ солипсизмъ, какъ это было у едора Сологуба, а приводитъ его къ рзкому отрицанію города, этой символической антитезы одиночества, города, въ которомъ безсмысленность жизни многократно отражается точно въ многогранномъ зеркал.

О солипсизм у Л. Андреева много говорить не придется; въ противоположность . Сологубу, Л. Андреевъ никогда не относился къ этой проблем серьезно; онъ только высмялъ ее въ тип семинариста Сперанскаго («Савва»), который сомнвается даже въ собственномъ своемъ существованіи, и Тюхи, который тоже утверждаетъ, что «никого нтъ. Никого, понимаешь? И Бога нтъ, и человка нтъ, и звря нтъ. Вотъ столъ? и стола нтъ. Вотъ свчка? и свчки нту. Одн рожи, понимаешь?»… Если вспомнить убжденіе . Сологуба, что вокругъ его единаго Я есть только «личины» людей, что дьяволъ смется надъ нимъ, «лпитъ злыя искаженныя хари и отводитъ мои глаза», что «дьяволъ прячется подъ уродливыми, слпленными имъ харями и визжитъ, и хохочетъ»? если вспомнить и сопоставить это съ философіей Тюхи: «ничего нтъ. Рожи одн есть. Множество рожъ. Все рожи, рожи, рожи. Очень смшныя рожи»,? то можно прійти къ предположенію, что такое совпаденіе, пожалуй, и не случайно… Во всякомъ случа, въ типахъ Сперанскаго и Тюхи мы имемъ намренную или? что вроятне? ненамренную пародію на солипсизмъ . Сологуба, и этимъ самымъ Л. Андреевъ вполн ясно выражаетъ свое отношеніе къ проблем солипсизма; больше онъ на ней не останавливается. Но зато тмъ мучительне звучитъ у него мотивъ одиночества.

V