О театре и не только

Я быстро набросал текст по-новому. Надел какой-то зипун, валенки, взял свечу. Ведущий объявил: «Ванька Жуков». Когда вышел на сцену с зажженной свечой, увидел полный зал. Стояли в проходах, зал притих. «При чем Ванька Жуков в Новый год?» – подумал, наверное, зритель. Я сел. Положил листок на стульчик и стал якобы писать гусиным пером письмо. Гробовая тишина. Выждав паузу, начал читать написанное.

«Милый дедушка, Басан Бадьминович!» Зал грохнул. Громкий смех, возмущенные голоса. В переднем ряду преподаватель из университета (фамилию не указываю) подбросил ноги, другие смеялись, а кто-то, опешив, молча пережевывал случившееся. А что будет дальше?

Читаю: «Пишу тебе письмо. Поздравляю тебя с Новым годом и желаю тебе всего от Господа Бога! Нет у меня никого, только ты у меня один остался». Зал снова замолчал.

«А вчерась мне была выволочка, режиссер меня отчесал. Подмастерья актеры надо мной надсмехаются и посылают в обкомовский магазин за водкой». Зал снова грохнул. (Возле театра в жилом доме был магазин, который народ называл «обкомовским»). Элиста – город небольшой. Дома все господские, обкомовские, а улицы грязные, по ночам темно. А скука такая, что и сказать нельзя. В мясных лавках ничего нет, а тетеревов и рябчиков, и кур, то хозяева сами трескают». Я все видел и слышал, что творилось в зале. В паузах я делал вид, что думаю, а сам следил за залом. Кто-то встал, кто-то возмущался, большинство хохотало.

«Забери меня, милый дедушка, Христом Богом тебя молю, возьми меня отседа, а то колотят на собраниях и худсоветах. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой… Забери меня дедушка. А еще кланяюсь Илье Намсинову, Ножкину. Остаюсь твой внук Ванька Жуков».

Я забрал реквизит и удалился. Зал грохотал. Для кого-то это был шок, кто-то злорадствовал, а кому-то нравилось. Это сейчас скажи с трибуны критические перлы, даже на первое лицо государства, никто не шелохнется. А в 1969 году был самый пик застоя.

Переодеваюсь в гримерной, и тут забегает запыхавшийся артист Борис Очиров:

– Андреич, там такое творится! Сюда идет Пантелей Васькин с кагэбешником.

Почему-то на вечере оказался работник горкома партии Пантелеймон Васькин. Я слышал, как после слов Ваньки Жукова «милый дедушка Басан Бадьминович», он крикнул из зала: «Прекратите это безобразие!».

Я быстро порвал набросок и выбросил в форточку. Очиров моментально выскочил из гримерной. Вошел П. Васькин, и сразу в атаку:

– Кто вам позволил обращаться к 1-му секретарю обкома партии, к Басану Бадьминовичу?!

– А вы что, против Басана Бадьминовича? – пошел в контратаку я, потому что не знал, как защищаться, не успел организоваться с мыслями и понял, что философствовать тут бесполезно.

– Я не компрометировал Городовикова, – продолжал я.

Опускаю дальнейший диалог. Он был бессвязный, бестолковый. Сопровождающий молчал.

– Вам это так не пройдет! – сказал Васькин и удалился.

Позже я узнал, что в ту же ночь о случившемся доложили Городовикову. Он не спал, принимал валидол, как сказала его жена Нонна Гаряевна актрисе Уляш Наркаевой. Доброхот, конечно, подал все в сгущенных красках. Нонна Гаряевна позвонила Наркаевой (они учились вместе до войны в ГИТИСе), спросила:

– Кто такой режиссер Шагаев и что он за человек?

Ей так преподнесли, что я против I секретаря и лично против Городовикова выступил.

Знакомые при встрече зубоскалили: «Против кого прешь?! Против системы?!» Молва обросла домыслами и, как говорят, «пошла гулять губерния». Руководство театра предупредило, что я отстранен от работы.

Шло время. Меня вызывали на ковер, то в театр, то в горком партии, то на собеседование, почему-то на улице. Я доказывал, что в театре нет контрреволюционеров, врагов советской власти, номер с «Ванькой Жуковым» – моя инициатива. Обратился к 1 секретарю, потому что уважаю Городовикова, как и весь народ. И ничего иного за этим не стоит.

Однажды вызвали на бюро горкома партии. Было это в Красном доме. Большой кабинет, столы буквой «П» и у основания буквы один стул для меня. Сидело человек 25 или 30. Слово ведущего, а потом выступления. Я не буду перечислять фамилии выступавших, запомнились неоднократные выступления и убийственные вопросы Федичкина, прокурора города. Потом отпустили. Шли месяцы, я понял, что ничего не решили. Указания сверху не было.

Я самообразовывался, читал, бражничал, общался с умными людьми. Однажды поэтесса Лия Щеглова посоветовала обратиться к Давиду Кугультинову. Я был знаком с ним с Ленинграда. Про помощь мэтра я расскажу в главе, посвященной ему. Он созвонился с Намсиновым, который добился моей встречи с Б.Городовиковым. Провел до приемной, благословил и ушел. Секретарь сказала:

– Войдите. Он ждет.

Я вошел. В центре стола сидел Генерал, секретарь обкома партии. По бокам в креслах Ножкин, Кичапов, секретари. Все уставились на меня. В глазах их видно было – какой он враг народа? Но пауза была вечной. И, наконец, Басан Бадминович спросил:

– Что скажете, молодой человек?

– Извините, Басан Бадминович, я не компрометировал Вас, просто обратился как к отцу нации, – промямлил я. Пауза.