О театре и не только

Мещанство не в том, что канарейки в клетках, фикусы в кадках. Мещанство внутри. Бессеменов закостенел в прошлом и не понимает нового веяния, но и дети не новизну несут, они тоже, по сути, молодые консерваторы. Вот эту сшибку надо было показать на сцене. И многое зависело от Бориса-младшего, от Бориса Густановича, деревенского парня, не очень обтесанного. Создатель крылом задел и дал хороший голос. Но божеским даром надо уметь пользоваться. И Борис Густанович брал еще трудом. Он был трудягой. Но иногда мог расслабиться на всю ивановскую. Тогда под его расслабление не попадайся.

Градус, краску голоса Бессеменова он нашел. А когда вскочил на коня, на спину образа, то поскакал в полную силу, и победный финиш был у него в руках. Из ленинградской калмыцкой студии мне нравились трое – Борис Очиров и Зоя Манцынова, Александр Сасыков. В них была хорошая внутренняя сценическая правда. Им бы в кино работать, где глаза, где движение души видно.

В спектакле «Легендарная личность» В. Левашова Борис Очиров играл бригадира строителей. Это такой наш советский, правильный социальный герой. А социальные герои всегда выписаны драматургами, как будто они ангелы. Вот и приходилось из Бориса выбивать ангела и приближать его к характеру героя пьесы. Когда актёры играют героя, то почему-то находят краски этакого голубовато-розового человека. Актёру всегда сложно играть социального героя. Надо искать характер персонажа. Не всегда актёра заряжают, оплодотворяют его фантазию, психику слова: веселый, грустный, злой, поверхностный, балаболка и т.д. Надо актёру найти манок, чтобы он изнутри вспыхнул. Надо, чтобы сердце и психофизика воспламенились. Иногда умом не достигается, а когда скажешь актёру, например, играй здесь мальчика, а персонажу за 50 лет, актёр сразу схватывает в пластике, в поведении и переходит в другое психофизическое состояние.

Борис-младший, если схватит зерно образа, то через Альпы мы перейдем. Да ещё если он был в хорошем расположении духа.

Однажды Борис Густанович приносит сказку. Прочел. Хорошая, говорю, сказка, но это Валерий Губарев написал. «Я пошутил», – скороговоркой сказал Борис, взял пьесу и удалился. Потом он написал пьесу, которая была схематичной, сделанной непрофессионально – характеров нет, одни правильные, плакатные монологи, образы даже не ходульные. Все друг на друга похожи. Вот Борис Густанович в актерском деле был мастак, а в писательство ему не надо было лезть. Но это личное дело каждого. Писательство его так заразило, что он начал писать в другие инстанции, а это уже запахло другим. Жареным. Не надо бы ему лезть и в политику. Дело это такое. Актер Басилашвили после членства в Верховном Совете, когда прошло много времени, сказал: «Я, оказывается, не на того работал». В политике расставляет акценты время: кто был прав, кто нет. А в театре – сиюминутно.

Когда Борис Мустангович обзавелся другими «друзьями», то кардинально изменился. Начал открыто выступать против меня. Повода не было, а просто, как будто для разминки. Писал на меня в газету всякую чепуху, стучал министру В. Салдусову, В. Илюмжинову. Когда он умер, главный редактор газеты В. Галзанова вернула мне его вирши. «Зачем глупости буду печатать», – сказала она. Зачем он это делал? Был зомбирован оппозицией, и он, резкий, по характеру, под горячую руку совершал «подвиги». Перед смертью покаялся. Я уже всё знал. Простил. Успокаивал как мог. Хороший был актер, но… Есть актеры во всем мире – на сцене умный, а в быту бывают прорехи. Мог бы про это не писать? Мог бы. Правду, только правду, а не только аллилуйю. Я не приглаживаю при написании факты, явления, события. Пишу как есть, как было.

На сцене сразу видно, кто хорошо играет, а кто просто техникой берет. Вот как актёр Борис Густанович состоялся. Я у него в «Зара», в театре миниатюр, поставил, кажется, две пьесы. И видел, как он руководил театром. Но все-таки Борис Густанович был хорошим профессиональным актером, и это у него на первом месте, а все остальное были игры в писатели, в начальники. Но, как говорится, каждому своё. С Борисом-младшим частенько заседали мы в мраморном зале, у спальни моей, чтобы дым не шёл в комнату мамы. Это было незадолго до его смерти. Борис жаловался, что у него гайморит, а у него был рак. О чём бы мы ни говорили, он заканчивал свой монолог покаянием. Я простил его грешки по отношению ко мне, но он всё возвращался к этому моменту, много курил и повторял «прости», аж разозлил меня своим упорством. Позже, в больнице, просил через Егора Буджалова прийти к нему. Мы пошли с актёром Хургуновым, но нас не пустили, сказали – спит. Через день-два Борис умер. Ушёл хороший актёр. Ом мани падме хум.

Борис Бадмаевич – старший, то бишь Мемеев, никуда не лез, ни в чём не был замешан, характер был, как и у Бориса-младшего, не нордический. Профессионал был отменный, хорошо знал язык. А что нужно актеру калмыцкого театра? А то, чтобы характер был, не как у Золушки, или что ещё, то это дело техники. Характер актёра можно убрать на время, а характер персонажа можно создать.