О театре и не только

И частенько заходил в «Асторию». То с актёром Классом, то забредал одиноким волком. Одному было пройти легче и безопаснее. Идя по Невскому с Колей Олялиным соблазнил его зайти в «Асторию» продегустировать кофе. Олялин после окончания института много снимался в кино («Освобождение», «Бег», «Пропавшая экспедиция» и.д. Коля заартачился, меня, мол, русопятого туда не пустят, а ты за азиатского иностранца сойдешь. Но пошли. Колю заинтриговала идея. Заходим. Его швейцар пропустил, а меня задержал. Коля вступился за меня, и мы оказались на территории «Запада». Уже после окончания института, года через два, вновь заглянул на островок загнивающего мирка. Деньги уже были. Сунул пятёрку швейцару. «Таможня дала добро», и я пошёл шастать по барам. В одном валютном баре увидел однокурсника режиссёра Валеру Иванова. Я опешил. Валера играл на гитаре и на рояле и пел романсы, блатные песни для иностранцев. Мы пообщались. Режиссуру он забросил. Не хотел уезжать из Ленинграда, и друг устроил его на время подработать. А в России что временно, то постоянно.

Портрет Пушкина

Однажды, когда я ещё учился, швейцар не впустил меня. Был большой наплыв интуристов, и шла сортировка по пропускам, а моего знакомого шефа «таможни» не было. И я пошёл в столовую «Ленинградская» – это прилипшее к «Астории» здание. Пью кофе. Конечно, не такое дорогое, как в «Астории», дешевле. Подсел бородач, заказал коньячку и кофе. «Художник», – подумал я. Не все бородачи – художники, но у художников есть признак богемности и намётанный глаз. Они словно ощупывают натуру и в одно мгновение замечают в объекте невидимую для стороннего глаза черту характера, выделяют индивидуальность. Не все, конечно. Бородач впился в меня взглядом, что-то сконструировав в своём мозгу, и предложил коньячку. Я отрицательно покачал головой. А бородач, бесцеремонно так, наливает из графинчика коньяк в мою чашечку и говорит:

– Кофе с коньячком бодрит.

Отступать некуда, я поблагодарил. «Придётся ответную делать», – подумал я. Надо, думаю, проводить линию дружбы народов, крепить интернационализм. Тогда ещё в воздухе маячило и с трибун ещё бряцали про дружбу народов. Не то, что сейчас. Все ударились в западную толерантность. На Западе толерантность трактуют так: ненавижу, но терплю. И всё-таки ненавидит.

– Это бывшая гостиница «Англетер», – сказал бородач. – Здесь на втором этаже Есенин повесился. Или повесили… 30 лет прожил.

Помолчали.

– Хочешь, покажу комнату. Здесь свободно. Не то, что в «Астории». Тебя, наверное, впускают без всяких туда? – напористо ввязывался на контакт визави.

«Ну, сейчас спросит, откуда я». Точно.

– Откуда ты? – наступательно вопрошал бородач.

Это был для меня уже тысяча первый такой вопрос. Скажешь «из Калмыкии», то начнётся вибрация мозгов, что будет слышно в зале. А скажешь «из Элисты», то у собеседника в мозгу вообще начнётся затмение. Мои земляки, наверное, встречались с таким явлением.

– Из Калмыкии, – зло выпалил я.

– Слушай, а где находится твоя Калмыкия? – чистосердечно задал бородач мне тысячу второй вопрос.

Терпеливо, внятно и медленно я объяснил ему, чтобы запомнил на всю жизнь и внукам рассказал про эту загадочную республику.

– Да ты не обижайся, старина, – заметив в голосе моё раздражение, как-то по-детски начал оправдываться визави.

– Небось, Занзибар знаешь где! – резко, уже не сдерживаясь, пробросил я.

– Но то ведь Занзибар, а тут… – И мы оба расхохотались.

Бородач хлопнул меня по плечу. Мол, пригвоздил ты меня. Придвинулся ближе, налил коньяку и продолжает:

– Ты не обижайся, старик, но про калмыков я мало чего знаю. Пушкин о вас славно написал. А ты знаешь, что Пушкина после его смерти рисовал твой земляк ещё в 19 веке? Я художник и сам помешан на Пушкине. В Ленинграде я да скульптор Аникушин обожаем его. Кстати, Аникушин и говорил мне про твоего земляка. Слышал про такого скульптора?

– Я позировал ему! – гордо брякнул я.

– Ты ему позировал?! Молоток! Самому Аникушину позировал! – аж вскрикнул художник. – Он говорил мне про портрет, нарисованный калмыком. Но где найти тот портрет, никаких данных нет. Аникушин где-то узнал, но забыл, – заключил нашу беседу бородач рюмочкой коньяка, и мы разбежались навсегда.

После этих наколок про художника-калмыка я стал расспрашивать всех, любопытствовать. Но безрезультатно.