О театре и не только

Вернусь к бондарке. Когда Васька Крюк закончил изгаляться надо мной, стал наезжать на жену Евгеева. Молчите?! Рады, небось, инородцы, что Сталин умер?! Она молчала, в это время вошел муж – он ничего не заметил, поздоровался с Крюком и стал колотить ящик. А Васька Крюк ходит гусем вокруг Манджи и спокойно так начал: «Сталин умер. А вы, калмыки, не горюете даже. Весь народ слезами обливается, а вы, антихристы, затаились!». Манджи крепился как мы, зло стучал по ящику. А Ваську уже понесло, заштормило. Вошел в кураж, пнул по ящику и стал опять доставать до Манджи: «Что молчишь, антихрист?! Язык проглотил?!» – и толкнул меня. «Скройся, сучонок!» – заорал Крюк на меня. Манджи Евгеев встал, позвал рукой Ваську Крюка и вышел, Васька помедлил и тоже вышел. Жена Евгеева тихо сказала: «Тагчгар хәләчк (посмотри украдкой)». Я вышел. Смотрю, они направляются к леднику, к погребу. Погреб находился метров в 50 от бондарки. Подошли к погребу, где внутри лежит лед. Манджи Евгеев убрал солому и открыл крышку погреба-ледника, вдруг резко обернулся, схватил Крюка за здоровую руку и толкнул в погреб-ледник. Пошел истошный мат Васьки Крюка, Евгеев закрыл крышку, положил сверху солому, огляделся и пошел к бондарке. Я заскочил в халабуду и обалдевший от увиденного молчал. Жена Евгеева спросила: «Альд тер хойр? (где те двое). Я молчал, в голове только одна мысль – пусть Евгеев сам скажет. Я перетрухнул еще больше, чем когда Крюк орал на меня.

Вошел Евгеев, стал делать самокрутку. Табак из кисета рассыпался, стал собирать табак на полу. Жена смотрела на мужа, а потом тихо спросила: – Альд тер азд? (где тот злой?). Йовҗ одва (ушел), – сказал Евгеев и гаркнул мне, – Йов! Я вышел. Матери дома ничего не говорил, а сам боялся, что достанется Манджи Евгееву и матери от коменданта и другого начальства. Всю ночь не спал, а утром рано побежал к погребу. Соломы на крыше не было, но крышка была закрыта, стал прислушиваться. В леднике было тихо. Я опять задами ушел домой. А в голове свербило, чем закончилась история с Васькой Крюком.

Прошло какое-то время. И однажды вечером мама рассказала вскользь о подвиге Евгеева Манджи и о «поражении» Васьки Крюка. Осуждала обоих. «Дурак этот Манджиев! Кишва домбр! Догшн чон (свирепый волк).!».

Об этой дерзкой выходке Евгеева Манджи я не прокололся, а только спросил – за что он Ваську Крюка наказал? Мать помолчала и выпалила: «Дурак он! Я, говорит, отомстил за всех калмыков! За унижение! Догшн чон! Что теперь будет?! Узнают, накажут и его, и мне достанется!» Потом у печки поворчала что-то и затихла. Как мама узнала про этот случай, для меня эта тайна не раскрыта. Наверное жена Евгеева что-то сказала.

Какое-то время мы все жили в ожидании наказания. Прошло уже месяца 2–3 после смерти Сталина, а со стороны Васьки Крюка тихо.

Однажды, проходя у речки Ича, увидел сидящих на берегу Евгеева и Крюка. Подкрался и стал прислушиваться, но ветер уносил их голоса. Сидели в мирной позе, не ругались. Смотрю, Васька Крюк поднимает стакан, поднял и Евгеев, чокнулись, выпили. У меня на душе стало как-то легко и радостно. Радостно за Евгеева и конечно, за маму. Наказания не будет. Мама же была, как бы, надсмотрщицей у соплеменников, правой рукой у коменданта.

Почему Васька Крюк не мстил Евгееву и не рассказал этот балабол в деревне про случай с ним? Для меня это загадка. То ли Васька Крюк зауважал сильного и смелого Евгеева или стеснялся позора своего? В общем произошел, наверное, какой-то душевный слом и он примирился с обстоятельствами. Что-то произошло даже у этого шебутного балабола. Я так думаю о нем по-хорошему. А иначе как объяснить?

Вот еще одна сторона загадочной русской души и калмыцкой я думаю.

Всякое было во время депортации в Сибири, но у меня остались сложные чувства в глубине души и в памяти о тех 13 лет сибирской «академии». Я всегда чувствовал подчеркнутую «заботу старшего брата» что я инородец, а он хозяин. Кто виноват во всем этом – все знают. А Васька Крюк продукт, винтик того времени.

Я бы не поверил в эту историю, если бы не был сам свидетелем «дерзкого» поступка для того времени, мстителя Евгеева Манджи.

Ненависть выродка

Сибирь, 1953 год. Со дня смерти Сталина прошло месяца три. Страна затаилась. В воздухе повисла необъяснимая тревога. Мужики на сенокосе, перекуривая возле копёшек, высказывали свои предположения. Без Сталина, мол, туго будет. Он один спаситель, мол. Больше всех переживал городской балаболка Васька Крюк. Васька так говорил про Сталина, что нам даже показалось, что «отец народов» чуть ли не наш деревенский мужик, родной человек и что все беды колхоза и каждой семьи в отдельности разрешит только он. Да что колхоз, Иосиф Виссарионович думает обо всем народе. Васька так разошелся и громко так крикнул: «Да он обо всех людях думал! – чуть промолчав, тихо добавил: – на земле».

Все молча кивали головами. Убедительнее и красивее Крюка не скажешь. И вдруг тишину нарушил ссыльный эстонец Кауко: «А зачем ему думать обо всем человечестве, пусть думает о своем народе. Зачем он нас выслал?».