О театре и не только

«Что, – заорал Васька и аж подскочил, – ах ты недобитый кулак! Не зря он вас выслал, недорезанных буржуев!». И Крюк пошел буром на стоящего эстонца.

– Мы не буржуи, а такие же трудяги были, как и вы, – спокойно ответил Кауко. Тут Васька не на шутку взъерепенился и, махая кулаками, матерясь, стал блажить несусветное. Его понесло. Мужики лениво так стали успокаивать, но Крюк все больше распалялся: «Я тебе щас, как врежу, недобитый кулак!». Тут за эстонца вступился Канур, сын Евгеева Манджи Он стал сдерживать разъяренного мужика. Крюк развернулся и, увидев Канура, набросился на него: «А ты чего, калмыцкая харя, узкоглазый выселенец, тоже с ним за одно?! Жалко, что вас Сталин не прижучил до конца!». Евгеев такого оскорбления стерпеть не смог и вмазал Ваське. Из носа брызнула кровь. Заорали бабы, кто-то из мужиков протяжно присвистнул. Мужики стали оттаскивать Канура. Бабы закудахтали еще больше. А Васька Крюк схватил вилы и пошел на Евгеева. Бригадир Толчин сзади обхватил Ваську и заорал: «Вилы, мужики, отнимите!». Мужики вырвали вилы. Бригадир, матерясь, оттолкнул Ваську от Канура и над полем повис густой русский мат. Бабы тоже зашлись в крике. Стоял невообразимый ор. А мы, школьники, подрабатывающие летом в колхозе, обалдели от неожиданного всплеска эмоций и рукоприкладства, и тихо глазели, опасаясь, чтоб бригадир под горячую руку не всыпал и нам. А Крюк стоял в центре толпы и обвинял мужиков, что не приняли участия в драке.

Как я писал раньше Васька Крюк был приезжий. В деревне его прозвали – городской балаболка. Он мог прихвастнуть и был большой любитель выпить на дармовщинку. Мужики за это его не любили, говорили, что он нигде не работал. В деревне одиноких женщин было много. Верка Свистунова думала, что он путевый, а он оказался обычным балаболкой. Драться он не умел, но шума создавал много. Поэтому в деревне невзлюбили его и не стали заступаться. Вркменно устроился на сенокос, а потом опять адью…

Теперь же, чувствуя, что здесь поддержки не найдет, не отпрашиваясь у бригадира, сел на коня и куда-то ускакал. Вечером он вернулся на покос уже пьяный, слез с коня и спросил у пацанов: «Где эти недобитки?». Мы промолчали, и Васька пошел в культстановскую халабуду. Вскоре оттуда послышался крик. Крюк орал на бригадира, обвиняя его в пособничестве врагам народа. Бригадир Толчин вытолкнул Ваську из будки и начал костерить его трехэтажным матом. Не отставал от него и Крюк: «Я все равно прижучу этого узкоглазого», – орал он. Найдя Канура, балаболка стал провоцировать его и собравшихся мужиков на драку, но те отмахнулись от Васьки. Он не унимался, размахивая кнутом, кричал на Евгеева, но трогать все же не посмел. Ущербный же Васька.

Вечером приехал председатель колхоза. Он уже все знал. Поговорив с бригадиром, он увез Канура от греха подальше. Вскоре Канур стал пасти колхозное стадо коров по ночам, а днем пас старик Егор Тырышкин. Однако, через несколько дней у Канура из стада исчезла корова. Он был в растерянности, и весь извелся, гадая, куда же она могла запропаститься. Многодневные поиски оказались безрезультатными. Вскоре об этом узнала вся деревня. Поползли слухи, что корову украли калмыки. «Эти ссыльные пропастину (падаль) жрут, а тут свежатину за милую душу, небось, умяли» – утверждали скорые на обвинения селяне.

Приехал в ночную смену председатель и сходу наорал на Евгеева: «Влип ты, Канур в нехорошую историю! Чуешь, чем тут пахнет?!» – сплюнул папиросу председатель и снова закурил. «Судить тебя будут! Ну я скажу на правлении колхоза, чтобы ты бесплатно отработал целый год за корову. А правление, я уверен, будет против, скажет, судите его! Семью твою жалко. До конца года будешь ишачить без трудодней! А что мне прикажешь делать?! Ну, что ты молчишь?» – рявкнул председатель. Канур не ответил. Председатель выплюнул папиросу и, закурив новую, принялся расхаживать около степняка, похлопывая по голенищу сапога плеткой. Канур, потупившись, молчал.

– Вообще, я заметил, что калмыки, работающие у меня в колхозе не дюже разговорчивые…. Любую работу делают молча. Терпеливые люди…. А за что все-таки вас выслали? – неожиданно круто повернул разговор председатель. Канур и на этот раз промолчал. Внутри у Канура все кипело.

– Не может же весь народ быть виноватым?! – и председатель зло посмотрев на степняка, увидел, как у того по щеке медленно сползла слеза.