О театре и не только

Про Сталина наши сельчане никогда ничего не говорили. Однажды только в гневе соплеменник бросил фразу «Сахлын ааль!». Про выселение и плохую жизнь тоже не обсуждали. Про Сталина сказать плохое боялись, как про Бога. Бога иногда вспоминают в гневе и даже сейчас, а про Сталина сами знаете. Сейчас опять ностальгия по жестокому хозяину. Кто не страдал от жестоких репрессий для них Сталин – икона. Бог им судья, как говорит один «живой классик».

Радости мало было во время депортации. Одна большая радость была, когда освободили калмыков! Сибирская «академия» большая заноза в душе у калмыков. И тогда, и сейчас, и в будущем не избавиться нам от этой болевой раны. И мы будем помнить это всегда.

«Парагвайский шпион»

Возвращаясь из гастролей по Монголии в Элисту, решил завернуть с маршрута в деревню Верх-Ича Куйбышевского района Новосибирской области. Прошло, как никак, 30 лет после окончания школы и захотелось повидать одноклассников и тамошних сельчан.

Автобус со мной остановился у моста, узлового места в деревне. На бережку сидел пожилой мужик, небритый, в фуфайке, на ногах «кирзачи».

Стоял июль месяц. Я подошел, кивком поздоровался, присел. Вытащил сигареты «Мальборо», приобретенные в Монголии. Редкостью они тогда были жуткой, не то, что сейчас. Угостил мужика. Задымили вдвоем. Мужику «Мальборо» понравились. Оттого он стал рассматривать меня открыто, даже в наглую. Я был в замшевой куртке, деревянных «сабо» (туфли без задников), купленных в Варшаве, и брюках из ткани «дипломат» с люрексом. Одним словом, авантюрный фраер-азиат.

Я молчал. Мужик, рассмотрев меня с ног до головы, как-то неубедительно спросил: «Ты случайно не Борька-калмык?» Я ответил утвердительно. Мужик с еще большим любопытством стал разглядывать меня. А я, как ни силился, вспомнить его не мог. «Мать жива?» – задал он новый вопрос. Я снова кивнул, мол, жива, добавив на словах, что на пенсии. «А ты чего, меня не узнаешь? – почти обиженно выдавил мужик. – Да Толчин я! Толчин! Николай Иваныч!» Толчин Николай Иваныч оказался почти моим ровесником, всего на пару лет старше. А выглядел лет на 70.

«Собери моих одноклассников, – распорядился я. – Выпьем и закусим». И дал ему денег. Оказалось, аж на пять бутылок. Николай Ваныч от такого поворота событий ошалел от радости и, убегая в магазин, почему-то попросил меня при мужиках называть по имени-отчеству.

Некоторое время спустя он вернулся. С тремя компаньонами. Не успели разлить по первой, как появились еще пять мужиков. К ним вскоре добавилось еще несколько парней. Ни одного из них я не узнал. «Николайваныч» тем временем, разливая по стаканам, меня «успокаивал»: «Не фунгуй, Борька! Счас придут еще пацаны!»

Мне стало скучно, и я спросил: «Что, вся деревня придет? А где же мои одноклассники?» Он ответил: на кондворе сено сгружают, сичас придут.

Потом «Иваныч» дал мне слово. «Спасибо вам, мужики-сибиряки, за всё, – отметил я. – Выручили вы нас, калмыков, когда мы были здесь в ссылке. Здоровья вам всем и счастья!» И выпил за это дело. Кто-то мой тост расслышал, кто-то, видимо, нет, потому что галдеж стоял страшный. Говорили мужики о своих деревенских делах и ничего вокруг не замечали.

И лишь один из толпы, которого я про себя назвал «Косым», вдруг спросил: «О какой ссылке ты говоришь, калмык?» Я сделал ему замечание, мол, имя у меня есть. Сделал и другое замечание насчет отсутствия закуски. После чего пошел в реку ополоснуться.

Когда вылез на берег, увидел перед собой двух милиционеров. «Ты кто такой? Документы есть?» – как-то враждебно спросил один из них. «Есть, – успокоил я их предельно дипломатично. – А в чем, собственно, дело?» Пока произносил правильные слова, один из стражей порядка уже ковырялся в карманах моих брюк.

Повели меня, одним словом, в деревню, чтобы разобраться. «Повели» в буквальном смысле – под обе руки, на виду всего честного народа. Потом посадили в «воронок» и повезли. По дороге я, разморенный водкой, закемарил. Очнулся в райцентре Куйбышеве. Разбудил меня старший наряда. Завели к другому «старшому», майору, который громко спросил: «Что у тебя стряслось, Свистунов?»

Свистунов объяснил, что «вот этот», то бишь я, спаивал мужиков в Верх-Иче. В результате никто из них на работу не пошел.

Майор спросил у меня документы. Свистунов подал мой паспорт со словами: «Гастролер какой-то. Из-за границы едет. Билет имеется в какую-то Элисту».

Майор долго изучал паспорт, афиши и билет на поезд. Спросил: «Зачем мужиков деревенских спаивал?» Пришлось объяснять, что мой народ во время войны выселили сюда, в Сибирь, а русские люди нам помогли выжить. И я в знак благодарности купил им водки, потому что традиция такая в нашей республике – все хорошее отмечать водкой. Нас, калмыков, ведь реабилитировали, да и страна сейчас живет по-новому – с достоинством и гордостью». Почему-то хотелось, чтобы мои слова дошли до этих двух тупых милиционеров, видящих в каждом незнакомом человеке врага.