О театре и не только

В данном случае Салаев, как министр, по поводу юбилея Б. Городовикова, поступил правильно и как человек проявил гражданскую и государственную позицию. И никто не сказал ему спасибо, за его идею и помощь в реализации проекта о юбиляре. А мог бы просто сделать доклад, галочка есть в отчете и всё. И по поводу исчезновения языка у него тоже были проекты, не были реализованы. Кстати, по поводу языка. По-моему, только один министр выступал на родном языке, а злые, недалёкие соплеменники ворчали: «Опять этот Салаев на своего конька сел. По-калмыцки шпарит!». Как будто преступление говорить на родном языке. Это уже не ерничанье наших, а попахивает какой-то аномалией. Это уже наша трагедия, а не комплексы Салаева. К нему в кабинет попасть было трудно. Кто-то что-то просит, другие жалуются на коллег, решает производственные конфликты. А сам Салаев, по-моему, не создавал конфликтных ситуаций. Умел лавировать среди творческой братии. А это положительный знак, хорошее качество. В сравнении с другими министрами у него положительная харизма. С собеседниками был на равных, не повышал голоса, был деликатным и с уместным юмором. Может я с плохим воспитанием и раздражал его, но он вел себя, как будто мы сидим, чай пьем и балакаем о приятном. Он министр, но не акцентировал, не подчеркивал, что он хозяин. Вот они парадоксы жизни. А к другим не подступись. Держали дистанцию. Маршалы всех родов войск.

Не буду утомлять читателя, но обязан сказать несколько слов и о другом министре. Лариса Борисовна Васильева, не потому что женщина-министр, тоже была достаточно вежливой и деликатной. Все выслушивала и делала своё резюме. В поддавки не играла. Конечно, с этим министром я меньше общался, чем с Б. К. Салаевым, но в общении с Ларисой Борисовной остались рабочие, деловые, конструктивные воспоминания. Она, министр-женщина с акцией объединения театров, поступила мужественно. В начале на мою идею была против, но согласилась. Это был смелый шаг. И ТЮЗ, и его руководители должны благодарить её. Это она реализовала их мечту. Она общалась со мной не как уже с сокращенным субъектом, а как с человеком, который что-то кумекает в своем деле. И на этом спасибо! Не то что молодые коллеги-соплеменники, которые так утюжили, что общаясь с адекватным министром я опять почувствовал себя человеком. Кстати, Васильева Л. Б. говорила на коллегии, что при сокращении штатов, желательно творческих людей не сокращать. Позже слова министра подтвердили члены коллегии. Но комиссия театра, состоявшая из хозяйственников и бухгалтеров, не вняли словам министра и убрали неудобных им творцов.

А чуть позже минкульт убрал всех авторов абсурдизма до объединения театров.

Театр в последнее время постоянно находился в фарсовом состоянии. Абсурдизм витал в воздухе. Министры, начиная с Алексея Урубджуровича Бадмаева и до Салаева Бадмы Котиновича, Васильевой Ларисы Борисовны меня игнорировали. Просто в упор не замечали. Директора театров, кроме Болдырева Б.Ш. и Сасыкова А.Б. гладили меня против шерсти. Приезжие варяги, главные режиссеры, с помощью минкульта держали меня возле туалета. Выигрышные пьесы не давали. Актеры не знают, какие баталии, словесные, были по поводу пьес. Всё совали однодневки, вроде «Вот моя деревня». Много сил и нервов уходили на всякую ерунду. Но были и солнечные времена. Еще не остыл от театра. Ещё свежие раны, воспоминания. Вот остыну и про солнечные дни напишу и сколько еще Он даст.

ГЛАВА 10. ИЗ РУБРИКИ «ШАГАЕВСКИЕ ЧТЕНИЯ» (газета «Элистинский курьер»)

Я – ПОСЛЕДНИЙ КАТОРЖАНИН. (Воспоминания о Льве Пюрбееве)

I

–я часть.

«Я последний каторжанин», – так говорил Лева о себе. Мана кюн кёёряд, плюсовал. Как сейчас у нас всюду «плюс форте» на всех лекарствах, товарах. Лева был не последний каторжанин. После еще многих освобождали из Гулага. Да, он сидел в Воркуте как сын «врага народа». Ни за что. Такое было сталинское время. Он был постоянно в бегах. Много лет выдавал себя за казаха. Мотивировка была. Вначале был в Мысхако в детском концлагере с братьями. Сбежали на родину. На родине преследовала советская власть, как ЧСИР (члены семьи изменников родины). Во время оккупации немцев, за ним охотились немцы, полицаи, да и свои соплеменники.

Я не считаю его героем, но его судьба отличается от всех наших соплеменников, прошедших сибирскую ссылку. У него было много вынужденных приключений, по независящим от него причин. Лева понял свою обреченность. Он был чужой среди своих. А тогда народ на сто процентов верил в сталинскую формулировку «враг народа». Значит, и отпрыски были «врагами народа». Он был чужой среди чужих. Оккупанты, немцы, полицаи, штрейбрехеры, коллаборационисты хотели воспользоваться его «положением». А Леве нужна была свобода, чтобы доказать, что он не «враг народа». И главное найти братьев и свою мать. Лева был весь в отца. Романтик, задиристый, упертый не по обстоятельствам. На компромиссы не шел. Обстоятельства диктовали одно, а он делал другое.

В Элисте.