О всех, забывших радость свою

— Видимо, Бог специально сделал так, чтобы жизнь человеку казалась длинной и долгой. Эти жалкие десятилетия, неважно, шесть, семь, девять. Что они перед вечным ничто? Когда человек осознает это, он либо сходит с ума, либо пускает себе пулю в лоб, либо плачет днями напролет, как я. С этим жить непросто. Моргнул, и нет ничего: дома нет, где ты жил, родных твоих нет, друзей. Пыль одна. Страшно жить под конец. Кто верит в Бога, им легче, а я никогда не верила в эту чепуху. Я давно совсем одна. У меня больше никого нет.

Из глаза ее скатилась слеза и застряла в глубокой морщинке.

— Вы не одна, — сказал я тихо. — Я рядом.

— Знаете, что самое неприятное в приближении смерти? — спросила она, задыхаясь от сильного потока кислорода. — Ты до конца не знаешь, что там за чертой. Вечное ничто или новая жизнь. Темнота или встреча с родителями. Ты веришь, ты надеешься, но все равно страшно, потому что вдруг «там» ничего и никого нет. Знаете, я боюсь смерти. А ведь когда-то я ничего не боялась. Самоуверенная дурочка.

— Вы не умрете. Я сейчас кого-нибудь позову, и все будет в порядке.

— Не стоит. Мне уже никто не поможет. Я всегда хотела быть молодой и красивой. Всегда следила за своей внешностью. Когда разбогатела, у меня был абонемент в фитнес-клуб, солярий, личный массажист, три раза в год я летала на курорты. Как-то в шутку сказала, что не хочу жить дольше сорока, потом, дескать, старость уже не остановить. Так вот. Мое желание не исполнилось. Я старела, увядала, но продолжала жить. И теперь мне грустно от того, что после моей смерти некому будет прийти на могилу и положить цветы. Возможно, даже некому будет меня похоронить, когда время закончится. Скинут в общую яму и все.

«Что вообще можно сказать о времени в этом месте?» — подумал я.

— Я еще раз хочу попросить у тебя прощения, за то, что не решилась остаться с тобой. Долгие годы я говорила себе, что твоя мать стала причиной нашего развода. Каждый день я искала подтверждения этим словам, но, в конце концов, поняла, что просто не любила тебя.

— Меня?

— Пожалуйста, скажи, что ты меня простил.

Мне казалось, что сейчас я упаду.

— Скажи, — прохрипела она.

— Хорошо-хорошо, я прощаю вас.

— Спасибо, Максим, — сказала она, и ее дыхание стало еще медленней и глубже. — Во время последнего нашего разговора по телефону ты спросил, любила ли я тебя? Я не ответила. Так вот знай, что не любила.

Она сжала мою руку так сильно, насколько ей это удалось. Повисло молчание. Она вся покрылась испариной на лице. Мне показалось, что старуха умерла, но приборы говорили, что в этом, давно увядшем теле, еще теплилась жизнь.

Я закрыл глаза в надежде, что, может быть, сейчас проснусь. Открыл глаза и не поверил им. Вместо старухи лежала молодая Катя. Тоже вся в проводах и с кислородной трубкой в носу. Я отшатнулся от кровати и тут сразу услышал приближающиеся голоса. Сделал еще пару шагов назад — укрытие нашлось за ширмой возле двери. Свет туда совсем не падал. Увидеть меня никто не мог.

Дверь открылась, и два человека в синих халатах ввезли кого-то на каталке. Банки физраствора гремели, ударяясь друг о друга.

— Сюда. Аккуратней. Так проходим, проходим. Еще немножко.

— Не трясите вы его так!

— Как себя везем, Роберт Васильевич.

— Вон туда в угол подвозите. Дозаторы подключайте, аппаратуру. Все как обычно.

Два человека в халатах подкатили каталку и принялись проводить манипуляции с проводами, липучками, капельницами. Монитор ожил, и на нем высветились данные.

— Кстати мы установили имя нашего неизвестного. Степан.

— А фамилия и адрес?

— Только имя, — сказал, морща лоб, Роберт Васильевич. — Было пришито на воротнике куртки.

«Степан? — ударило меня как молотом по наковальне. — Правильно, его бабушка всегда пришивала имя к воротнику. Еще когда мы были школьниками. Значит, вот как жизнь твоя на море прошла. Лифтером поработал, а теперь бомж с одним лишь именем на воротнике. Хорошо, бабушка не видит твоя».

— Что писать на карточке новенького, шеф?

— Ларин Андрей Анатольевич пиши. Пятьдесят лет. Жена его с детьми наверху сейчас, слезы льют. С юбилея мужа привезли. Маринованный гриб еще в горле стоит.

— Бывает же такое.

— Ларин?! Андрюха?

— Видимо, поддал, потанцевал, и тромб оторвался где-нибудь в ноге.

— Как бы обширного инфаркта у бедняги не было, — сказал Роберт Васильевич, разбавляя спирт. — Жена еще такая смешная, пять тысяч мне сует и спрашивает, когда они смогут на праздник вернуться? Мол, гости ждут, еда стынет. Глупая баба.

— Это уж точно. Тут как бы ни пришлось поминки сразу справлять следом.

— И не говори, — сказал врач и выпил спирта из металлической кружки. — Короче, вы с этим заканчивайте, а бабку в коридор вывозите. Ей мало осталось. Чего место занимать. Я думаю, мы койку женушке юбиляра в аренду сдадим за пятерку эту. Хоть и не положено, но я думаю, она очень будет просить с муженьком своим, соколиком, побыть.

Все заржали. Подошли к старухе, отсоединили от нее провода, сняли трубку с кислородом, убрали педальный тормоз и покатили к двери.