О всех, забывших радость свою

Что-то меня снова потянуло на философию. Хотя после такого еще не так запоешь. Пересадка сердца. Поверить сложно…. Космос какой-то, а не медицина.

Уснуть снова не получилось. Сердце билось о грудную клетку, как дикая птичка, пытаясь вырваться наружу, и при каждом вздохе было все равно больно. Такое ощущение, что оно терлось там обо что-то. Я завертелся на койке и попытался приподняться, но сделать это оказалось очень сложно. Куча проводов и капельниц потянули меня назад. Страх повредить приборы пересилил желание подняться.

Вскоре принесли завтрак. Геркулес и какао. Какой это был напиток! Его чуть приторный сладкий вкус мягко ложился на пропитанное лекарствами небо. Давно я не пил такого какао. Да что там говорить, я вообще ничего подобного не пил за последнее время. Каша, правда, оказалась классической. С комочками. Запихнул в себя пару ложек и все. Сил не было. Даже ложку держать тяжело. Я отодвинул тарелку и положил голову на подушку.

Как же долго тянется время, и почему я не могу спать днем, как другие?

Запищал пронзительно дозатор. Таня подошла к нему и нажала на кнопку. Звук стих. Потом она сняла шприц, поставила другой, уже заранее набранный, и опять включила. Меня затошнило.

— Что такое?

— Тошнить начало.

— Это ничего. Так бывает, когда меняешь шприц с допамином. Лекарство останавливается, а потом вновь начинает идти. Вот организм и реагирует.

— Что такое допамин?

— Подпитка для сердца, чтобы ему легче было работать.

— Таня, а сколько я тут нахожусь?

— Операцию сделали пять дней назад, — ответила она, забирая тарелку с недоеденной кашей и кружку. — Сегодня шестой идет. Ты долго не приходил в себя. Видимо, наркоз сильно подействовал. Вон видишь, какая моча зеленая.

Она показала мне контейнер с зеленой мочой.

— Не думал, что моча может быть такого цвета.

— Мы вообще с тобой намучались. Сутками не спали, дежурили. Начали тебя брить, а ты улетел, сердце — стоп, и все. Утюгами долбили. На стол положили. Датчики ставили. Сигнала нет. Думаем, что такое? А тут реаниматолог смотрит: ты опять дуба даешь. Опять утюги. Все ягодицы тебе сожгли. Ты сейчас из-за обезболивающего не чувствуешь ничего, но картина там не радостная.

— А как долго мне теперь лежать?

— Не знаю. Это как врачи скажут, но обычно суток десять в реанимации держат, если места есть. Нужно, чтобы сердце вышло на нормальный режим работы, чтобы давление выровнялось, почки заработали, как следует, шов затянулся. Много проблем, конечно. Не палец пришить.

— А потом?

— А потом в отделение перевозят. Сколько там лежать, я уж не знаю.

— Понятно. Спасибо.

— Всегда пожалуйста, — сказала она, открывая банку с физическим раствором.

Я попытался улыбнуться, но получилось не очень. Боль начала возвращаться по всему телу. В ребрах, груди, животе, внизу на ягодицах.

— Болит что-то все, — прохрипел я.

— Сейчас укол сделаю еще один. Будет болеть, чего ты хотел. Всего изрезали. У тебя, кстати, еще ребро одно сломано. Наш реаниматолог Павел перестарался, но тогда об этом не думали, лишь бы жизнь спасти. Я тебя уколю, но ты старайся все-таки терпеть. Часто колоть вредно для сердца.

— Ребро тоже сломано?!

— Максим, у тебя сердце другое, а ты ребро. Срастется. Молодой еще. У нас был случай, когда мужика всего переломали, почти все ребра с левой стороны, пока запустили сердце. Не всегда же под рукой утюги. Мне тут рассказали, что когда закончили с тобой, зашивать сразу не стали. Стояли и смотрели, как сердце бьется, что-то нашего профессора смущало, а у него, знаешь, чутье звериное. И, действительно, только когда сделали первый стежок, сердце встало. Делали ручной массаж. Потом опять ждали, смотрели, наблюдали. Давление стабилизировалось, и только после этого всего зашили. Профессор сказал, что такой тяжелой операции у него давно не было.

— Дурной сон все это. Не верится, что это со мной происходит.

— Поверишь позже. Первая реакция обычно у всех такая. Почему? За что? Я вот, когда после смены выхожу за ворота на Садовое кольцо, то сразу попадаю в суету. Все бегут, спешат, на ходу курят, на ходу кофе пьют, на ходу едят. Думают, живут, а, на самом деле, живут те, кто лежит в реанимациях. Они, если в сознании, пытаются наглотаться воздуха, пока еще глотается, напиться воды и наесться, наговориться, хоть с кем-то, в общем, цепляются, как за последнюю соломинку. Потому что они все на краю, а эти, что за забором, бедные, думают, что живут. Машины вон несутся, что даже страшно по тротуару идти. Пару недель назад меня один шальной снегом грязным окатил. Потом пальто пришлось в химчистку отдавать. Чтоб ему худо было, паршивцу. Новое пальто совсем.

— Снегом окатил? Тут на Садовом? Пару недель назад?

— Да, а что?

— Да так, ничего, но поверь ему худо.

— Может быть, не знаю, только теперь подальше от дороги иду. Я не так много получаю, чтобы покупать каждый год новые пальто.

— Таня, я как отсюда выберусь, тебя к себе на работу возьму, хочешь? Пойдешь ко мне работать в команду?

— А что за работа?