Об ораторе

(132) И прежде всего обучаемый должен разглядеть существо дела, а оно всегда доступно взору: то ли разбирается, «было дело или нет», то ли «каково сделанное», то ли «как его назвать». А когда это выяснено, врожденный здравый смысл без всяких этих школярских выкладок тут же подскажет, в чем состоит дело, то есть вокруг чего идет спор и что выносится на суд. Учителя здесь требуют ставить вопрос так: «Опимий убил Гракха[287]

. В чем состоит дело? В том, что он ради блага государства и согласно постановлению сената призвал людей к оружию. Отбрось это — дела не будет. Но Деций утверждает, что само это постановление противозаконно. Итак, суд должен решить, противозаконно или нет действие, предпринятое ради спасения государства и согласно постановлению сената». Все это и без того ясно и доступно самому заурядному здравому смыслу. Вместо этого надо постараться найти иное: те доводы относительно спорного пункта, какие должны привести и обвинитель и защитник.

31.

(133) Вот здесь и следует обратить внимание на величайшее заблуждение этих учителей, которым мы поручаем своих детей, — не потому, что это имеет какое–нибудь особенное отношение к речи, но для того, чтобы показать вам, как тупы и неотесаны те, кто считают себя образованными людьми. Различая способы речи, они выделяют два рода дел: к одному они относят тот, где вопрос обсуждается в общем и целом, независимо от лиц и обстоятельств; к другому — тот, где вопрос ограничен известными лицами и обстоятельствами. Они не подозревают, что все без исключения спорные вопросы по природе их и существу могут быть рассмотрены в общем и целом. (134) Например, в том самом деле, о котором я сейчас говорил, ни личность Опимия, ни личность Деция не имеет отношения к источникам доказательств оратора. Ставится отвлеченный вопрос: «Считать ли заслуживающим наказания того, кто убил гражданина согласно постановлению сената и ради спасения государства, хотя по законам это недопустимо?» Одним словом, нет ни одного дела, в котором расследование обсуждаемого вопроса определялось бы личностью ответчиков, а не общим разбором такого рода случаев.

(135) Даже в таких случаях, где спор идет о том, было дело или нет, например «взял ли Деций[288]

деньги противозаконно», доказательства и обвинения и защиты должны быть сводимы к общему роду и существу таких случаев: при обвинении растратчика[289]

— к расточительству; корыстолюбца — к алчности; мятежника — к беспокойству и злонамеренности граждан; при обвинении многими — к характерам свидетелей; и обратно, все, что будет говориться в защиту ответчика, также будет непременно возводиться от частного случая и лица к общего рода обстоятельствам и понятиям. (136) Я допускаю, что человеку, не способному быстро охватить все, что заложено в предмете, представляются очень многочисленными спорные вопросы типа «было дело или нет»; но, тем не менее, бесчисленны только частные случаи обвинения и защиты, общие же источники доказательств для них далеко не бесконечны.

32. (137) Когда же спор идет не о том, было дело или нет, а о том, каково оно, то и тут если перечислять дела по ответчикам, то они будут и бесчисленны, и темны, если же по предметам, они будут и вполне исчислимы, и ясны. Ибо если в деле Манцина[290] главное — сам Манцин, то сколько бы раз ни был отвергнут тот, кого выдал священный посол, столько же раз возникало бы новое дело. Если же дело состоит в решении вопроса «Может ли быть восстановлен в правах при возвращении на родину тот, кто был выдан священным послом, но не был принят», то личность Манцина не имеет никакого отношения ни к науке слова, ни к доказательствам защиты. (138) А если сверх того дело осложняется достоинством или порочностью человека, то это уже не относится к вопросу; но даже и об этом речь тоже непременно должна восходить к рассуждениям общего рода.