Объяснение в любви

Были мы у швеи-мотористки, были у сапожника, инженера. Последний наш визит был к Андрею Яковлевичу Эшпаю. Он только что написал новую песню «Москвичи» («Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой») на слова Евгения Винокурова и разучивал ее с Марком Наумовичем Бернесом. Конечно, все было подготовлено, и нам хотелось, чтобы телезрители услышали первое домашнее исполнение новой песни. А дальше началось непредвиденное. Поблагодарив А. Я. Эшпая и М. Н. Бернеса, я сказала телезрителям, что сейчас спущусь во двор дома, где нас ждут новые встречи. Выхожу на лестничную площадку и вдруг слышу грохот и громкие голоса людей, причем интонации явно возмущенные. Разразился какой-то скандал, я закрываю микрофон ладонью, чтобы этот незапланированный шум не услышали зрители, быстро сажусь в лифт и нажимаю кнопку первого этажа. Только там узнаю, что произошло.

Пока Бернес пел, помощник режиссера держал лифт наготове, чтобы сократить паузы между эпизодами репортажа. И никто не подумал о том, что, несмотря на нашу передачу, подъезд живет обычной жизнью: люди возвращаются домой с работы, с прогулки, одни или с детьми, с продуктами и покупками. Естественно, возмущаясь, что кто-то на верхнем этаже не захлопнул дверцу лифта, они стучат по шахте и кричат.

Конечно, пришлось попросить извинения, но выпрыгнуть во двор мне пришлось все-таки через окно.

Но это еще не все. Впереди было испытание более тяжелое. По сценарию я должна была во дворе встретиться со студентами, уезжавшими на стройку. Командир отряда жил в этом доме. Ребята ждали нас в противоположном конце большого двора. Но телезрители, услышав, где будет продолжение передачи, высыпали во двор. Кто-то позвонил знакомым: «Смотрите?» — «Нет». — «Включите скорее телевизор! Сейчас увидите меня, я вам махну рукой».

Двор быстро заполнился народом. Как же мне пробиться в тот дальний от меня угол? Все стояли ко мне спиной. Поначалу пыталась пальцем стучать по спинам тех, кто мешал мне сделать хотя бы первый шаг. Тщетно. Никто не обращал на меня внимания. Тогда (наверное, от отчаяния) я громко, на весь двор, уже не закрывая микрофона, сказала: «Товарищи! Как я рада, что вы пришли на нашу передачу!»

Экспромт, конечно, но слова мои возымели действие: люди расступились, образовался коридор. Однако пройти молча, не обращая внимания на тех, кто стоял по обеим сторонам моей тропинки, я не могла. Пришлось брать блицинтервью. Наверное, коллективный портрет дома от этого только выиграл.

Но и это еще не все. Когда я добралась до наших студентов, они запели песню Пахмутовой о геологах. Песню подхватили все: и стар и млад — запел весь двор. Да как запел! После передачи наш режиссер долго не мог успокоиться — какой получился финал! Ну какой финал!

Разве такое можно заранее отрепетировать? Мы были счастливы.

Наверное, отвага от незнания на порядок ниже сознательного риска. Если суметь просчитать и предусмотреть возможные осложнения и чувствовать уверенность, то стоит пойти навстречу неподготовленным экспромтам. Оттого они дорого и стоят.

Есть такое отвратительное, бытующее на телевидении определение: передача прошла «чистенько». А если вдуматься, это синоним серости, посредственности: причесанная, вылизанная передача, в которой нет следов человеческого волнения — шероховатостей. Это означает, что из нее выхолощены эмоции, она скользит по поверхности и событий, и человеческих душ (как участников передачи, так и ее зрителей).

Уже который раз, говоря о других материях, я невольно перехожу на телевидение. Наверное, так будет и впредь. Ведь на все, что я в своей сознательной жизни делала до телевидения, сегодня смотрю как на копилку для своей профессии диктора и ведущей. Прошу вас вместе со мной снова вернуться в опернодраматическую студию имени Станиславского.

КОГДА АРИФМЕТИКА БЕССИЛЬНА

Не сосчитать, каких эмоций в годы учебы было больше — положительных или отрицательных. Но и последних было много.

В студии идет урок публичного одиночества. На середину репетиционной комнаты выдвигается стол, на него ставят кресло. Ты должна взгромоздиться на этот трон и под неусыпным оком мастера и студийцев внутренне, а не поверхностно исключить любое, даже подсознательное общение с ними, остаться наедине с самой собой, со своими мыслями, своим настроением, не реагируя ни на какие внешние раздражители. Педагог пытается мне помочь:

— Попробуйте проследить свой сегодняшний путь от дома до студии.

Честно стараюсь это сделать.

— Ну как, — спрашивает педагог студентов, — удается Вале от нас отключиться?

Я умираю от стыда на «лобном месте», пронзительно чувствуя свою неполноценность. Но больше всего на свете угнетает мой внешний вид — штопаные чулки (причем штопка лезет нагло, демонстративно), стоптанные туфли, заплаты на локтях (кажется, что каждая заплата вопиет), зашитая юбка. Как же тут отключишься?