— Но я сожалею. Прости. Я хочу, чтобы ты знала, что я готов загладить. Любым способом, какой сама назовешь.
— Наверное, как честный человек, — а ты ведь честный человек, правда? — ты должен на мне жениться.
— Жениться?
— А как же! После такого всегда женятся. Честные люди.
— Что ты такое говоришь? Жениться? Не знаю. Я ведь старше тебя, почти в отцы гожусь. Зачем тебе?
— Как в задницу драть, так вполне себе мужик, не отец, а как жениться, получается, стар. Хорошее дельце! Вот женись, и будешь с полным правом каждую ночь драть меня куда захочешь. Чем плохо?
Нетрой застыл с открытым ртом, и он то открывал его шире, то прикрывал — как рыба на берегу. Слова так искал, должно быть, но нужных не находил, разбежались все.
— Ладно, — сказала Лимбо, — не парься. Твои извинения мне нахер не нужны. До задницы, честно. Все равно, возмездия тебе не избежать. Помнишь, я про облако говорила? Возмездия? Вот, оно тебя обязательно накроет. А моими, или чьими-то другими руками, это уже детали, не суть. Я этим процессом не руковожу. Это, господин писатель, надмировой, можно сказать, обычай такой. Сосредоточься лучше на том, как нам отсюда выбраться. Выберемся — и разбежимся, больше ты меня не увидишь. Но это не значит, что я не буду наблюдать за тобой. Я теперь тебя из поля зрения не выпущу. Понял? Вот, так. А теперь пошли. Только правей бери. Что ты все время влево загребаешь?
Нахрена мне твои извинения? Вот нахрена? — зудела она сама себе. Его слова, каждое в отдельности и все вкупе, вызывали в ней омерзение и ненависть. И распаляли боль, которая все время жила, тлела в ней, как огнище, и вспыхивала при каждом подходящем для нее, боли, случае. Хоть бы онеметь как-то, думала она, чтобы ничего не чувствовать. Так нет же, все свежо, и болит, и рвет душу, точно вчера произошло. Вот гад. Простить? Ты просишь меня простить? Серьезно? Это как? Ты сам-то понимаешь? Одно лишь слово тебе в ответ: сдохни!
Они наконец спустились вниз, и там им открылась довольно обширная, окруженная невысокими лесистыми холмами, равнина. Равнина тоже поросла кустарником и деревьями, но не сплошь, как окружающие леса, а отдельными купами и рощами. В одном месте на ней даже возвышался поросший огромными деревьями холм. Если присмотреться, там, среди деревьев, можно было заметить решетки и зеркала антенн. Молодые глаза в этом случае вполне восполняли отсутствие бинокля. Лимбо сразу поняла, что это именно то место, которое она искала. Тем более, что по периметру равнину окружала похожая на прогалину полоса, на которой, за исключением мелких кустарничков и травы, ничего не росло. Травка, кстати, здесь выглядела так, будто ее регулярно обкашивали. А поодаль виднелись выстроившиеся в ряд невысокие белые бетонные столбики, но они были еще дальше, ближе к зарослям.
— Ну, что, — сказала она остановившемуся Нетрою, — Нам — туда! И махнула рукой, указывая направление.
Феликс пожал плечами и, беспечно сунув руки в карманы, пошел, куда было велено. Легко пошел, будто прогуливаясь. В аккурат по направлению к тому поросшему деревьями холму.
«Что же я делаю? — вдруг забеспокоилась Лимбо. — Что я делаю? Ведь он сейчас сгинет!» И сердце ее застыло от ужаса.
— Стой! — закричала она ему. — Стой! Остановись! Ни шагу дальше!
Феликс на ходу, не уловив смысла сказанных ей слов, оглянулся на нее. Он явно не понимал, чего это она всполошилась. Вроде все тихо…
Тут Нетрой увидел, как между Лимбо и ним возникло нечто. Появилось то самое, что так сильно напугало его раньше, в Блоке — и стало интенсивно к нему приближаться. Он не знал, что это такое, или кто это такой, но с него было довольно. И вообще, сносить все это было выше его сил. Вот, ерунда какая! Только ведь успокоился!
Повернувшись, он бросился наутек. И уже через несколько шагов почувствовал: что-то не так. Какая-то тут трава не такая. По ногам, облизывая их до коленей, заскользило, заструилось электричество, а из земли прямо в подошвы стали бить синие молнии. Он сообразил, что нарвался на шаговое напряжение, — все-таки образованный человек, писатель, знал кое-что — и что спасало его пока только то, что он все еще бежал, и что на земле постоянно находилась только одна его нога. Но ведь и это ненадолго.
И правда. Он совершил всего еще два прыжка, когда почувствовал, что следующий сделать уже не может, нога зацепилась за что-то невидимое. Но тело продолжало полет, неслось вперед всей свое огромной массой. В следующий миг, растянувшийся едва не до бесконечности, он почувствовал лицом приближающийся жар небытия. И тогда исторглось из него очевидное, бесспорное и само собой разумеющееся слово-определение неизбежного конца — и взвилось к небесам. Он вспомнил, что нашептала ему в чуткое ухо той волшебной ночью Эвелина Висбальдовна, ночной директор гостиницы «Люкс» — но уже после. И тут же взмолился, и возопил: «Господи! Прибери ты меня отсюда! Хоть в Мянь-гору, хоть куда! Господи!!!»
Успел ли он докричаться, услышали ли его? Кто знает!
Омут, возникнув, раскрылся.
Закрывшись, омут исчез.
Не осталось ничего.
Почти ничего.