Облако возмездия

Когда стоишь на своих ногах, впереди прямая дорога, над головой светит солнце, — или луна, не имеет значения, — а легкие полны свежего воздуха, то это одно. Сто метров превращаются в сто шагов, и ты не замечаешь, как отшагиваешь их, думая о чем-то приятном, и готов идти еще и еще, потому что движение — жизнь.

Когда ты лежишь ничком в узкой трубе, забитой мраком и неизвестно какими еще кошмарами, и тебе предстоит проползти по ней те же сто метров — это уже совсем другое. Другое задание, другое целеполагание, движение, ощущение, состояние — все другое. Вообще, нормальный человек в такую трубу не полезет, это совершенно очевидно. Ну а если он все-таки туда полез, к этому человеку, как минимум, есть вопросы.

Лимбо изо всех сил гнала от себя любые вопросы, вообще мысли. Она знала лишь одно, что ей нужно пролезть каких-то сто метров — до следующего колодца, и сосредоточилась, замкнулась на этой миссии. Но, как всегда, хорошо мечталось, трудно выполнялось.

Очень скоро ей стало казаться, что труба постоянно сужается, и с каждым ее движением становится все тесней и тесней, так что она уже с трудом протискивается дальше. Тело затекло и стало ломить, ей все время хотелось повернуться, выгнуться, потянуться, встать и пройтись, наконец, но так как ничего этого сделать было невозможно, хотелось еще больше, просто нестерпимо хотелось. И еще локти. И колени. Они начинали гореть огнем от постоянного трения, от бесконечных усилий. Мазафак, ругалась она, непонятно кого имея в виду, ну вот почему никто не озаботился, не выдал мне наколенники? И налокотники? Как, черт возьми, я должна без них обходиться? Как, как… Вот так!

Еще хорошо, что труба оказалась довольно чистой на всем протяжении, только песок и мелкие камни на дне.

А потом навалилось удушье. Ей вдруг показалось, что ни единого глоточка воздуха больше взять негде. То есть, что значит, показалось? Так все и было. И случилось это в аккурат после того, как она подумала, и ужаснулась той мысли, что находится внутри гигантского земляного червяка. И что ползет она, пардон за подробности, по его пищеводу, но встречно общему направлению движения веществ. То есть, получалось, что как бы она ни старалась, сколько бы ни прикладывала усилий, чтобы продвинуться дальше, по телу червяка пробегала естественным образом сформированная встречная судорожная волна, и относила ее обратно, назад. Противостоять внешним рефлексам она не могла. Это было так обидно. И, конечно, в этом червячном брюхе совершенно нечем было дышать, — как и в любом другом брюхе — неудивительно, что она потеряла сознание. Это был обморок, в который она не упала, а в котором тихонечко прикорнула — уронила на руки голову и утаилась, спряталась от жизни.

К счастью, это маленькое происшествие случилось все же больше от ее мнительности и общей усталости, чем от реальной нехватки кислорода, и не было слишком продолжительным. Она вскоре очнулась — оттого, что ветер оглаживал прохладной ладонью ее лицо. Сквозняк ведь тот же ветер, только поставленный в ограниченные условия. В данном случае он — диггер, загнанный под землю. А один диггер всегда поможет другому, своему собрату, попавшему в затруднительное положение, — таково правило, таков этикет.

Открыв глаза, она с тоской посмотрела вперед, куда продолжал светить оставленный на дне фонарик, мол, когда же это издевательство закончится? И вдруг обнаружила странное явление, необъяснимое с точки зрения логики предшествующих событий. Вся поверхность трубы, и сверху, и снизу — со всех сторон, была покрыта какими-то полосами, изогнутыми и прямыми, прерывистыми и длинными, чертами и пунктирами — разными, которые блестели в свете фонаря, точно слюдяные. Бриллиантовые. Что это? — подумала она. Почему ничего подобного не встречалось ей раньше? Это с чем может быть связано? Это опасно?

И тут ее накрыл озноб узнавания. Нет, не опасно! Это никак не может быть опасно. Немного вызывает брезгливость, да, но так было раньше, а теперь она даже рада. Потому что, все это, конечно, следы, которые оставляют после себя слизни. Она протянула руку и пальцем потрогала ближайшую полоску. Вещество прилипало к коже, то есть, оно было достаточно свежим. А это означало, что слизни жили вокруг, везде, сейчас. Удивительно, что ни одного еще она не встретила. Но как же? Ведь зона свободна от животной жизни? Или нет? Могло ли это предполагать, что Пырины эманации не достигают такой глубины под землей, и здесь, в трубе, в принципе, она могла бы встретить кого-то еще? Или просто слизням пофиг? Все эти пыри с их излучением и флюидами — все пофиг? Живут они себе под землей и живут, забив на всех и на все болт. Вот это верней всего. Ай, да слизни! Ай, да сучьи потроха! А что? Они могут, значит, и я проползу.

О, кстати, а не значит ли это, что и меня здесь Пыря не достанет? Не сможет больше мучить? Аха! Пусть теперь обломится! И обсосется, урод!