Облако возмездия

— Нельзя было. Я уже тогда знала, что меня разыскивают какие-то невнятные, но, судя по всему, серьезные субъекты. Еще раньше это началось, до проявлений вашего личного ко мне интереса. Вы только подлили масла в огонь, и больше все запутали. Мне стало любопытно, кто мной интересуется и что им от моей персоны понадобилось? Хотя, конечно, задним умом, теперь, понимаю, что нужно было тогда опуститься на дно, желательно, в самом глубоком месте, и намертво за него уцепиться. Лечь, блин, на дно, как подводная лодка, чтоб не смогли запеленговать. Когда я поняла, кто вы такой, то решила, что надо вас уговорить бросить это дело. Все-таки, известный писатель, жалко, если что случится. Не нужно было и пробовать, все без толку. Вы слишком упрямый, строптивый и самодур. И лезете всегда, куда вас не просят. Так что, пеняйте теперь на себя.

Пока Нетрой, открыв рот, приходил в себя от ее непревзойденной наглости, Лимбо поставила рюкзак на стол, покопавшись, достала из него сигарету, щелкнула зажигалкой, закурила. Воздух сразу наполнился ароматами кофе и горького шоколада. Запрокинув голову, пустила дым в потолок. Капитан Блэк у нее, похоже, не переводится, подметил Нетрой, чисто автоматически. За самодура ему было обидно, хотя оспаривать характеристику не собирался, понимал, что по факту она во многом соответствовала действительности. Однако же, зацепило, царапнуло по самолюбию. Чертова кукла!

— А в вагон ты зачем полезла? — проглотив обиду, продолжил он допытываться с новой силой. — Ведь, в отличие от остальных, знала, поди, что это ловушка?

— Знала, да. Подумала, выкручусь, как обычно! К тому же, надо было одного хорошего человека выручать.

— Какого еще человека?

— Вы с ним не знакомы.

— Отчего же ты Малецкому так прямо и не заявила: Папа Сью — я, и только я! Прошу любить. И предоставить заслуженное мной место!

— Гоните, дядя писатель? Кто бы мне поверил? Кто из вас, вовлеченных в историю солидных мужиков, самцов и жеребцов, меня вообще всерьез воспринимал? Иначе, чем в виде объекта домогательств?

— Ну, нашла бы, как убедить. Предъявила бы доказательства! Не знаю, хакерское удостоверение, что ли. Или, может, татуировку на интимном месте. Есть ведь и такое, наверное?

— Знаете, что? Перестаньте взбалтывать всю эту муть. И вообще, держите себя в руках. Что-то вы, как обиженная подружка прямо, я уже, честно говоря, задолбалась вас успокаивать. Еще раз говорю: чем меньше людей — и не только людей — знает обо мне правду, тем лучше. Тем мне спокойней, понятно? Вас это в первую голову касается, на мой счет язык не распускайте, ясно? Не знаю ничего — и все, никаких вопросов! Что до вашей предъявы… А где я в итоге оказалась? Здесь и оказалась. Не захотела бы — была бы сейчас далеко отсюда. А вас Малецкий все равно не отпустил бы, так что, успокойтесь уже…

— Ты хочешь сказать, что сама напросилась? А не я ли…

— Вот именно. Вы. Вот именно.

— Будешь мне должна.

— Шас! Кому должна — я всем прощаю. Очередь занять не забудьте!

— Курва!

— От курвы слышу. И вообще, знаете что? Кончайте уже, не кипишуйте! Не будете истерить, выберемся отсюда вместе.

— Это ты меня успокаиваешь? — вскричал в ответ Феликс. — Меня успокаиваешь?

Лимбо махнула на него рукой.

— Ну, вы нашли время отношения выяснять! Что, не понимаете, в какой мы заднице оказались? Молчите лучше. И соображайте, как из нее, из задницы выбраться.

Дурак какой гоношистый, додумала про себя.

Генрих был рослым, с Феликса, молодым человеком. Когда он, закончив рубить дрова, вернулся в дом и перестал отводить взгляд в сторону, Лимбо была поражена, насколько все-таки тот похож на Малецкого. При том, что папу он все же перерос на голову. Сохранив треугольную форму этой самой головы — то же вытянутое лицо, крупный прямой нос с узко посаженными глазами, те же торчащие уши. Даже прическа и волосы похожие, только не седые, как у Спенсера, а белые, с серебристым отливом. Совершенно отчетливо определялись у Генриха некоторые явные признаки альбинизма, вот и глаза его имели красноватый оттенок, хотя в помещении казались серо-голубыми, и ресницы выглядели так, словно их запорошило пылью или пеплом. Голову он все время склонял к правому плечу, что, возможно, говорило о проблемах со зрением, однако спину держал, как и Малецкий-старший, прямо. О таких говорят: как аршин проглотил. В кого это он таким уродился, в маму, что ли, прикинула Лимбо. Маму его она не встречала, не видела, поэтому могла только гадать.