Обмасонивание

Это вторая её страсть: власть. Власть над людьми. Не над землями, полками, имениями, финансовыми потоками… — над конкретными, видимыми ею персонами. Не над толпами трудно различимых смердов и холопов, а над социально и визуально близкими. «Нагнуть» ближнего боярина — удовольствие. Заставить какого-нибудь посадника или воеводу плясать под свою дудку — радость.

«Что было для неё из младаИ труд, и мука, и отрада,Что занимало целый деньЕё тоскующую лень…».

Нет, «наука страсти нежной» не была для неё «кином». В смысле: «важнейшим из искусств». Да и не «из млада» присутствовало в ней страсть к «науке кукловода». Не родительский дом был причиной её стремлений, но дом мужа и свёкра — убийцы её отца. Та атмосфера, в которой она росла и взрослела в княжеской семье. То непрерывное давление противоборствующих партий, использующих её для достижения своих, достаточно примитивных, «подлых» целей. Тот цинизм, обман, лживость, с которым она сталкивалась в лице людей внешне уважаемых, почтенных, боголюбивых — заставляли её делать внутренний выбор. Годами. Сотни раз.

«Повторение — мать учения». Она — выучилась.

«Так — можно. Потому что — нужно». Она — усвоила.

В этом кубле Боголюбский, с его понятием о чести, с личной поразительной храбростью, с готовностью подставлять свою — не только чужую — голову, с умением воевать и, при том, со стремлением к миру, с последовательным, пусть и кровавым, насаждением порядка, закона, православия, культа Богородицы, по сравнению с Долгоруким, например, который просто хотел сесть Великим Князем, а пока пребывал в праздности, «любил мягких женщин и сладкое вино», выглядел «рыцарем света».

У неё перед глазами было два примера — отец и сын, свёкор и муж. И она выбрала. Третье. Своё.

«С волками жить — по волчьи выть» — русская народная…

Или оставаться глупой дурочкой, детородной машиной, послушной игрушкой в руках братьев, или самой научиться играть, управлять этими «пупками земли Русской».

Окружающие сами, последовательно, многократно разрушали её уважение к ним.

— Старше? Знатнее? Славнее? — А всё то же дерьмо скользкое.

Вблизи Андрея она вела себя достаточно осторожно — князь попытки манипулирования распознавал и наказывал больно. Хотя не всегда — история с побегом из Вышгорода тому пример. Но случаев разных перед глазами прошло великое множество, опыт кое-какой накопился.

Удар добровольно-принудительного пострижения в исполнении Бешеного Феди, епископа Ростовского, «пожар Московский», в котором погибли её родственники, последующие события показали, что, по сути, ничего кроме ума, хитрости — у неё не осталось.

Она хотела жить, хотела безопасности. И могла добиться этого — только получив власть.

* * *

Я нахожу в Софье немалое сходство с Людовиком IX:

«Имя этой страсти — власть. Та власть, которая проявляется не в виде короны, мантии и пышных титулов. А реальная, настоящая власть: возможность распоряжаться судьбами людей и управлять событиями.»

К цели… не гнушался идти разными, в том числе и весьма нечистоплотными средствами. Впрочем, король не был кровавым тираном…

Основным методом… был не террор, а виртуозное, талантливое, бесподобное коварство… Историки считают Людовика выдающимся дипломатом. А что такое дипломатия, как не умение обхитрить своих соперников?…

«Разделите своих врагов, временно удовлетворите требования каждого из них, а затем разбеи?те их поодиночке».

«Никто так не умел ссорить и разделять людей как французский король».

«Не верьте словам, верьте лишь тому, что вы видите своими глазами!».

«Они вам лгут? Хорошо. Лгите им ещё больше!».

Подобно королю, Софья не была увлечена «любовными приключениями». Да, она понимала толк в этом занятии. Но смотрела на любовников как на инструмент, влияния на неё они не имели.

Будучи сама женщиной, презрительно относилась к женскому полу, считая его «средоточием глупости».

Людовик XI делал исключение лишь для дочери Анны, которая слыла большой умницеи?: «Это наименее глупая женщина Франции, потому что ни однои? действительно умнои? женщины мне встречать не удавалось».

Софья видела «умную женщину» каждое утро, взглянув в зеркало. А вот свою дочь считала дурочкой. Пока жизнь, в моём лице, не заставила её переменить мнение.

Подобно королю, Софья была равнодушна к рыцарским доблестям. Турниры, охоты, поединки, «славные подвиги» и блюдение «дворянскои? чести» вызывали не просто скуку, а злую насмешку. Для вельможных дам этой эпохи подобное отношение к «идеалам рыцарственности» было чем-то исключительным.

Беда в том, что она знала — «под павлиньими перьями скрывается обычная куриная гузка». Большинство «славнейших» и «храбрейших» на ристалище, придя в опочивальню, да просто — допущенные к столу, превращаются в грязных пьяных скотов.

Вообще: что достойного она может увидеть среди этих… расфуфыренных петушков? По сравнению с её Андреем. Более храброго среди родовитейших? Более родовитого среди храбрейших? — Таких нет. А своего она знает. Всего. Включая потаённые мысли, сомнения и страхи.