Обнажённые ритмы

Эмилио Бальягас

ЭЛЕГИЯ О МАРИИ БЕЛЕН ЧАКОН

Мария Белен, Мария Белен, Мария Белен,

Мария Белен Чакон, Мария Белен Чакон,

гибкостью восторгались твоей

и Камагуэй, и Сантьяго, и Сантьяго

                                            и Камагуэй.

В небе веселой румбы

больше не вспыхнут дружно

созвездья твоих движений.

Какие клыки изуродовали лёгкое твоё?

Мария Белен Чакон, Мария Белен Чакон…

Какие клыки изуродовали лёгкое твоё?

Нет, не клыки это были,

не клыки и не когти даже:

прожжено утюгом рассвета лёгкое твоё.

В то же самое утро

вещи сложили в корзину, твою красоту —

                                                   туда же,

и лёгкое твоё.

Пусть больше никто не танцует!

Скажите негру Андресу, чтобы оставил

                                                    Андрес

в покое гитару-трес.

И пусть на мараках больше не играют

                                                 метисы:

в их игре никакого теперь уже смысла нет.

Поцелуем скрещение клаве!

(Упаси нас, пречистая дева, от всяческих

                                                       бед!)

Не отразятся больше

мои желания в круглых зеркалах твоих

                                                   бёдер.

Созвездья твоих движений

больше не озарят небо сплошного веселья.

Мария Белен Чакон, Мария Белен Чакон,

Мария Белен, Мария Белен,

гибкостью восторгались твоей

и Камагуэй, и Сантьяго,

и Сантьяго, и Камагуэй…

НЕГРИТЯНСКАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Спи, мой негритёнок,

спи, усни, сыночек,

милый мой чертёнок,

лакомый кусочек.

Баю, баю, баю,

баю, несмышлёныш,

сладкий мой губастик,

милый мой детёныш.

Спи, усни, любимый.

Вырастешь большой —

и боксёром станешь,

негритёнок мой.

Мой чибирикоки,

чибирококо…

Хочешь ломтик дыни?

Спи, глаза закрой.

Если не желаешь,

милый, спать совсем ты,

я открою двери

дурачку Висенте.

Тех, кто спать не хочет

и к тому же плачет,

в свой мешок Висенте

в наказанье прячет.

Спи, а то лиана

глупого задушит.

Спи. За дверью звери

навострили уши.

Спи, мой ненаглядный,

набирайся сил,

чтоб непобедимым

ты боксёром был.

Мой чибирикоки,

чибирикокито,

мой боксёр, пока что

я твоя защита.

Рядышком сижу я,

баю, баю, баю,

от тебя москитов

от-го-ня-ю,

чтобы не мешали

спать тебе они.

Спи, мой негритёнок,

спи, малыш, усни.

ПРАЧКА И НЕГРИТЁНОК

Только что его купала —

и опять купать пора!

Если будешь землю лопать,

знай, тебе несдобровать!

Нужно кран подъёмный, что ли,

вызывать?

Без него Томá Хасинто

от земли не оторвать.

Господи,

за меня

снёс бы кто-нибудь бельё!

Ну а я займусь паршивцем:

пусть попробует не встать!

Так и знай, Томá,

не переупрямишь мать!

Слава богу, на меня

поглядеть он соизволил!

Что за озорной мальчишка!

От земли его не видно,

а уже такой капризный!

Не на что купить еду,

ну а он одно заладил:

«На машине покатай!»

Нет, Томá Хасинто!

Нет, не Паула я буду,

коль тебя не подыму я,

а не то, смотри, ботинком

я тебя отколошмачу!

Господи,

за меня

снес бы кто-нибудь бельё!

Я б давно уже на месте,

если бы не сын, была…

Делать нечего:

придётся

угостить пинком осла.

ТАНЕЦ БУМАЖНОГО ЗМЕЯ

Бечёвку приладь за спиною

и спереди к поясу.

В румбе

сейчас у меня взлетишь ты,

красотка, ничуть не вру я.

Шаль развяжи

и покажи

танец бумажного змея.

Дождись терпеливо

порыва

горячего ветра хмельного

и взвейся в небо, мулатка.

Смело

плыви в румбе

шелковой и тростниковой.

Снижайся и — в небо снова.

Осторожней на поворотах!

Не трусь, возьми себя в руки!

Змей, набирай высоту!

Выше, смелей, мулатка,—

ведь музыка рвёт и мечет!

Лети, ни о чём не думай,

бечёвка не вся ещё вышла.

Чем больше веселого шума,

тем ты взлетаешь выше.

Ловко!

Ещё повыше!

Бечёвка б не подвела…

По кругу

лети,

по кругу!

Если лопнет бечёвка,

плохи твои дела!

Похоже, тебя качает?

Не хватает противовеса.

Ослабь на минутку бечёвку —

на землю тогда не рухнешь.

Расстегни своё белое платье,

плывя сиреною в румбе…

Тебя все ещё качает?

Так это — ромовый ветер.

Ты падаешь…

В чём же дело?

Да ты, никак, захмелела.

Пока не унёс тебя ветер,

заставлю тебя приземлиться. Сматываю бечёвку…

(Наматывай музыку, парень,

на скрещение клаве!)

Спускайся,

бумажный змей.

Устал, мулаточка, ждать я…

Падай в мои объятья!

Николас Гильен

ЛИТТЛ-РОК

Роняет слёзы музыка блюза

в это ясное утро.

Плачет блюз под свистящим бичом

белого Юга. И дети,

чёрные дети,

под конвоем учителей

в школу страха идут…

Их по классам разводят,

обучать их будет Джим Кроу,

дети Линча сидеть будут рядом,

и на партах, на каждой парте,

перед каждым чёрным ребёнком

изойдёт чернильница кровью,

карандаш костром запылает.

Вот он — Юг. В вечном свисте бича.

Юг зловещим пятном гангрены

разлился под жестоким небом,

пусть чёрные дети не ходят

в школу, где учатся белые.

Пусть тихонько сидят себе дома,

пусть-ка лучше (так будет лучше)

перестанут стучаться в двери,

перестанут по улицам шляться,

перестанут девочек белых

провожать восхищённым взглядом

(а то ведь недолго до пули).

Им останется — yes,

низко кланяться — yes,

на колени — yes,—

становиться.

В нашем мире — yes,

равноправны все,—

разглагольствуют представители

президента. А в это время

маленький беленький мячик,

шаловливый беленький мячик,

президентский (от гольфа) катится,

словно крошечная планета,

по траве зелёной и чистой,

сочной, девственной, шелковистой

катится мячик — yes.

А теперь,

господа и дамы,

юноши, девушки, дети,

старики с бородами и лысые,

негры, мулаты, индейцы,

подумайте, что станет с вами,

что станет со всеми на свете,

если весь мир станет Югом,

под свистящим бичом застонет,

обольется кровавым потом,