Обреченные пылать

Образ жизни Энтони, отрёкшегося от своего реального имени в пользу псевдонима-клички “Фабулус”, незаметно, но уверенно отравлял мой подростковый возраст. Энтони больше был не вхож в нашу разбитую, в буквальном смысле, семью, но он словно присутствовал среди нас своей невидимой тенью. На фоне “чрезмерно откровенного” блога Энтони у меня испортились отношения с одноклассниками и учителями. Я ушла из кружка по рисованию, так и не продержавшись в нём хотя бы месяц, бросила волейбол, отказалась от факультативов и любых других занятий, на которых мне пришлось бы отстаивать свою честь на фоне славы Фабулуса. По факту, я осознанно начала отстраняться от социума и неосознанно оскаливаться на него, видя в глазах говоривших со мной людей их искажённое мнение обо мне. Моё окружение смотрело на меня через призму грязной популярности Энтони. Совершенно незнакомые мне люди преждевременно судили обо мне по моему брату и… По моей сестре.

Миша тоже не выдержала той боли, которая обрушилась на неё с потерей матери и братьев. И это было даже страшнее, чем отречение Энтони от семьи и его выложенные на всеобщее обозрение ролики группового гей-порно вместе взятые.

Спустя год после аварии, Миша, в свои четырнадцать лет, стала едва ли не самой популярной девчонкой в самой популярной плохой компании подростков в нашем городе. До сих пор помню, как впервые поняла, что она начинает пить спиртные напитки, когда нашла недопитую бутылку пива у неё под кроватью. Я попыталась поговорить с ней об этом, но она так сильно разозлилась, увидев в моих словах не советы, а наставления, что разбила найденной мной бутылкой зеркало в ванной. Это был первый звонок, на который мой отец, всё ещё пребывающий в своём личном мире глубокой депрессии, не обратил никакого внимания. Когда же я стала буквально ворочать отцовской головой, указывая ему на выходки Миши, он всего лишь ограничивал мою сестру в карманных деньгах, а я, и так едва находящая общий язык со своей близняшкой, в итоге и вовсе потеряла с ней всяческое понимание.

Когда нам было по пятнадцать лет, на летних каникулах Миша впервые не пришла ночевать домой, что впоследствии стало повторяться регулярно и вскоре, совершенно незаметно, её ночёвки вне дома стали считаться в нашей семье само собой разумеющимся фактом. Отец опомнился лишь после того, как впервые увидел её пьяной в компании пяти не более трезвых парней-старшеклассников. В тот вечер он буквально за руку довёл Мишу до дома, после чего впервые в жизни применил грубую силу, отходив её по пятой точке своим ремнём. Мишу это сильно задело, но не больше, чем на один месяц, так как она, пребывая на момент порки в сильном алкогольном опьянении, практически ничего не запомнила. С тех пор отец начал делать регулярные попытки приструнить Мишу, но два года без контроля со стороны взрослых не прошли для моей сестры даром. Под крышей нашего дома буквально разразились военные действия между отцом, пытающимся приструнить трудного подростка, и Мишей, пытающейся доказать всему миру, что она уже слишком взрослая, чтобы позволять отцу собой руководить. Миша не собиралась отказываться от алкоголя и тем более обрывать общение с плохой компанией, буквально тянущей её ко дну, и всё же выпивать после отцовского ремня она стала заметно реже.

…Накануне нашего шестнадцатилетия Миша всю ночь проревела в подушку, а вечером первого февраля, после праздничного торта, испеченного для нас бабушкой Амелией, она заперлась в туалете наверху. Её не было около получаса, а когда она вернулась в нашу общую спальню, я уже лежала на своей постели и, закинув ноги на стену, читала какой-то глянцевый журнал. Она обратилась ко мне глухим, обесцвеченным голосом, что заставило меня настороженно посмотреть на сестру из-под журнала. Бледная словно мел, Миша просила у меня мои карманные деньги, которые мне ежемесячно выдавал отец – ей карманных денег уже больше полугода никто не давал, из-за боязни того, что она потратит их на выпивку.

Оценив состояние сестры, я задала лишь один вопрос – деньги ей нужны на алкоголь или на сигареты? Миша сказала, что не потратит их ни на первое, ни на второе, и я, видя, в каком состоянии она находится, впервые за последние два года решила её не расспрашивать, а просто молча помочь ей разобраться с тем, во что она вляпалась. Я тогда думала, что она задолжала денег кому-то из плохих парней, в компании которых она прогуливала школу, но всё оказалось намного хуже.

Даже не попытавшись узнать в чём дело, я просто дала ей просимые ею у меня деньги. Я до сих пор считаю этот момент одним из самых необдуманных и ужасных поступков в своей жизни. Если бы Миша тогда смогла воплотить в жизнь свои планы, из-за неё я бы всю оставшуюся жизнь корила себя в пособничестве убийства.