Обретая надежду

Сейчас там находился директор музея, произнося перед толпой вступительную речь, чтобы представить мою экспозицию. Хотя я занимался этим уже много лет, но по-прежнему нервничал в вечер открытия, опасаясь того, как будет воспринята выставка. Я закрыл глаза и глубоко вздохнул.

В этот момент спины коснулась знакомая рука, и пространство вокруг меня заполнилось ароматом жасмина. Я тут же ощутил, как спало напряжение в плечах, и облегченно выдохнул.

– Элли, – прошептал я.

Когда я открыл глаза, то увидел стоявшую перед собой прекрасную жену. Сегодня она надела облегающее красное платье, ее длинные волосы спадали на плечи.

Она коснулась ладонями моего лица.

– Дыши, querido. Людям нравится. Большинство из них ослепли от слез и даже не в силах говорить.

Обняв Элли за талию, я притянул ее к своей груди и прижался губами к ее губам. Она растаяла в моих объятиях, запустив пальцы в мои длинные волосы.

Отстранившись, она поймала мой взгляд, и в темных глазах ее сверкнули слезы.

– Я так горжусь тобой, – прошептала она и нежно прижалась лбом к моему лбу. – Постоянная выставка в музее Гуггенхайма. Аксель, об этом мечтает каждый современный творец. Нет большей чести.

Я кивнул и глубоко вздохнул.

– Знаю. – Я указал подбородком в сторону галереи. – Там много народу? Им удалось собрать желаемое количество гостей?

– Битком, – взволнованно ответила Элли.

В этот момент позади нас открылась дверь. Я обернулся и увидел, как в мое укрытие вошли две прекрасные дочери. Улыбаясь до ушей, они бросились ко мне, чуть не повалив на пол.

Я обнял их, не в силах удержаться от смеха. Когда я поднял взгляд, то заметил, что за нами наблюдала Элли со слабой улыбкой на лице. Спустя столько лет она все еще оставалась самой большой моей поклонницей… и меня окружала собственная маленькая семья… Они были для меня всем… светом, миром, воплощенною в жизнь надеждой.

В последний раз сжав меня в объятиях, Кьяра, моя пятнадцатилетняя дочь, отстранилась; младшая Виолетта последовала ее примеру. В свои двенадцать она все повторяла за старшей сестрой. Похоже, это была характерная черта Карилло.

– Папа, – затаив дыхание, проговорила Кьяра, ее темные глаза блестели. – Это прекрасно. Люди просто сходят с ума по скульптурам… – Лицо ее вспыхнуло, а по щекам покатились слезы. – По твоим скульптурам, папа, – гордо добавила она.

Ощутив, как при виде ее эмоций у меня сжалось горло, я поднял руки и вытер ей щеки подушечками больших пальцев.

Услышав шмыганье справа, я взглянул на Виолетту, по примеру старшей сестры тоже проливавшую слезы.

Наклонившись, я проговорил:

– Эй, и ты туда же, mia cara. Что все это значит? – Голос сорвался; при виде реакции дочерей у меня сжалось горло.

Виолетта, точная копия своей матери, взглянула на меня и поджала губы, на щеках ее появились ямочки. Она пыталась привести в порядок дыхание.

– Просто мы так гордимся тобой, папа. Все эти люди… они здесь ради тебя. Мама рассказала нам, каким особенным они тебя считают. А ты наш папа… и я чувствую себя очень гордой, – сумела проговорить она, полностью разрушая всякую надежду, что мне удастся сдержаться.

Я почувствовал, как глаза затуманила влага. Обняв дочерей, я притянул их к себе, и по щекам потекли слезы.

– Grazie, – хрипло пробормотал я. – А я горд быть вашим папой.

Я тут же ощутил, как Элли подошла ближе.

Я поднял глаза. Жена смотрела на нас с девочками полным обожания взглядом. Но я лишь покачал головой.

– Не могу видеть их слез, carina. Это разбивает мне сердце.

Элли улыбнулась, и я, отстранившись, взглянул на дочерей.

Они не сводили с меня огромных глаз.

– Вы ведь знаете, что все это ваша заслуга, правда? Именно вы вдохновляете меня. И ваша мама. Все, что я делаю, – только для вас.

Кивнув в ответ на мои слова, девочки вытерли щеки.

– Ti voglio bene⁵⁴, – проговорил я, целуя их по очереди в макушку.

– Ti voglio bene,

 папа, – ответили они в унисон.

И сердце мое еще немного растаяло.

Элли наклонилась и поцеловала Кьяру в темноволосую головку, а затем и Виолетту. Обняв их за плечи, она взглянула на меня испанскими глазами.

– Ты достаточно услышал? Готов идти? – спросила она, зная, что слушать реакцию толпы в вечер открытия выставки, прячась за стеной галереи, стало для меня уже традицией.

Если я оставался внутри больше, чем на полчаса, меня начинала терзать нервная дрожь. К тому же я до сих пор не испытывал ни малейшего желания разглашать миру искусства, кто я такой. Мне нравилось, что даже спустя столько лет удалось сохранить свою анонимность.

Стремясь убраться из музея, подальше от всего этого безумия, я кивнул. Вновь взглянув на Элли, я спросил:

– А наши друзья ушли?

– Минут десять назад. Я устроила им личную экскурсию еще до открытия выставки, пока не было толпы, – сообщила Элли.

Я опустил взгляд в пол и ощутил, как по телу прокатилась нервная дрожь.

– И что они сказали? – посмотрев на жену, спросил я.

Элли склонила голову набок. И на лице ее, как и всегда, когда ей требовалось меня успокоить, появилось чертовски очаровательное выражение.