Обретя крылья. Повесть о Павле Точисском

Николай Второй долго не ложился спать. В последние дни царь и министры лихорадочно искали эффективные меры успокоения России. Советовали издать манифест и в нем даровать черни некоторые милости.

Пригласив Витте в Петергоф и уединившись с председателем комитета министров, вели с ним затяжной разговор.

— Ваше величество, — говорил Витте, — социал-демократы в своей программе сулят пролетариям власть, а мужику землю. В России на сто двадцать пять миллионов душ, около десяти миллионов рабочих и около сотни миллионов крестьян. И то, что ваше величество решилось на манифест хотя бы с видимыми малыми свободами, должно отвлечь российский люд от революции.

Император всероссийский морщился, недовольно потирал руки. Ах, уж этот Витте. Не случайно его так не любит Алекс. Все бы ему поучать, умничать; И тогда, накануне войны с Японией, тоже все лез со своими советами. Не председатель комитета министров, а оракул дельфийский.

Однако Витте не отступал, продолжал доказывать, что манифест — это необходимость, единственное средство увести страну с революционного пути, он поможет объединить усилия всех верноподданных против смутьянов, подбивающих народ на бунт.

Царь встал из-за резного письменного стола, заходил по кабинету. Ох, как он ненавидел и Петербург и Москву. Крамольные города. Он любил Петергоф, но сегодня чувствовал себя пленником и в этой загородной резиденции. Он стал пленником по вине бунтовщиков-революционеров. Большевики подбили народ на всероссийскую стачку. Царь думал, что только армия может привести чернь в повиновение. Стачка парализовала жизнь империи. Не курсировали поезда даже по железной дороге Петербург — Петергоф, Николай держал связь с петербургским дворцом и министрами морем. Слава богу, были надежные броненосцы. Хотя как сказать, разве он мог подумать, что восстанут моряки на «Потемкине»?

При мысли о том, что революция может коснуться Кронштадта, царя пробрал мороз. Он подошел к столу. Не присаживаясь, долго смотрел на лист бумаги, вверху которого четко написано: «Манифест», взял ручку, повертел в пальцах и снова, в который раз, отложил.

— Поймите, ваше величество, это необходимость, — басил Витте.

— Я имею плохих министров, — посетовал царь. — Там, где требуется решительность, меня толкают на уступки. Не кажется ли вам, Сергей Юльевич, что тем самым мы поощряем смутьянов?

— Нет, ваше величество, сие — требование жизни вашей империи. Получив манифест, все патриотические силы сплотятся в защиту трона.

— Если вы так полагаете, я, пожалуй, соглашусь. Николай вздохнул и, обмакнув перо, вывел размашисто: «Николай. 17 октября 1905 года».

От Охотных рядов к губернаторскому дворцу вверх по Тверской поднималась толпа. Она горланила:

Боже, царя храни-и-и…

Тоненько взвизгивали истеричные дамочки, ревели басы, переливались баритоны. Шли верноподданные лавочники и дворники, мясники и купцы, члены «Союза русского народа». Впереди торжественно выступали два сытых мордатых молодца. На вытянутых руках они несли большой портрет державного государя в тяжелой золоченой раме.

Точисский бегло глянул по сторонам. Редкие прохожие спешили укрыться в подворотнях, испуганно жались к стенам домов. Из толпы рявкали:

— Скидавай шапки!

— Бей жидов и скубентов!

Кто-то бросил булыжник. Со звоном посыпалось на мостовую витринное стекло. И ни полиции, ни казаков. Вот она, свобода, дарованная в манифесте его императорским величеством. А толпа гудела: …царя храни…

— Кипит Россия, бурлит. — Точисский снял фуражку, пригладил волосы. — Посеявший ветер пожнет бурю! Послушайте, Виргилий, я ждал революции двадцать лет. И когда я читал у Владимира Ильича в «Двух тактиках…» о революции как о празднике угнетенных, я думал о своих товарищах, первых социал-демократах, кто не дожил до этих дней. Теперь у рабочих своя партия, сила пролетариата заколебала вековые устои империи, и трон самодержца вот-вот рухнет.

— Царь хотел обмануть народ манифестом, но из этого ничего не получилось.

— Манифест 17 октября отвечает интересам буржуазии, черной сотни и купечества, — сказал Павел. — Однако не будем закрывать глаза на то, что некоторые рабочие все-таки в него поверили.

— Здесь, Павел Варфоломеевич, свои трудности. Надо разъяснять, разъяснять… Есть сведения — губернатор намерен выпустить из тюрем уголовников и всякую нечисть. Правительство надеется толкнуть народ на провокацию. Необходима особая бдительность.

Точисский и Шанцер шли в общем потоке. Рабочие колонны двигались по Пречистенскому бульвару, Никитскому, Тверскому и Страстному, по Трубной площади, заполнили Тверскую улицу. Город гудел растревоженным муравейником. Остановились трамваи, не слышались голоса вездесущих мальчишек, торговавших газетами, закрылись кондитерские и булочные. Шли к центру литейщики и мебельщики, железнодорожники и табачники, ткачи и печатники, гимназисты и студенты. С фабрики Шмита явились дружинники. Народ пел многоголосо;

Отречемся от старого мира!

Отряхнем его прах с наших ног!..