Дойдя до угла Поварской и Мерзляковского переулка, Точисский еще раз осмотрелся и, только убедившись, что не ведет за собой хвоста, вошел в помещение.
В классе Высших женских курсов холодно, гул голосов. Павел Варфоломеевич увидел свободное место рядом с Васильевым-Южиным, направился к нему. Михаил Иванович нравился Точисскому своей решительностью, в нем уже с первого знакомства угадывался человек волевой, смелый. Несмотря на молодость, за плечами Южина большая революционная работа в Баку и причерноморских городах. Он был близок к Ленину, выполнял его задания.
Приехав в Москву, Южин принял участие в октябрьской стачке студентов университета.
В штабе Московского комитета Васильев-Южин взял на себя агитационную и пропагандистскую работу.
— Здравствуйте, Павел Варфоломеевич, — обрадовался; Точисскому Южин. — Какие новости?
— Удалось провести собрание корпорации техников, поддержали решения Третьего съезда.
Тут из-за стола президиума поднялся Шанцер, призвал к тишине,
Михаил Иванович поправил пенсне, шепнул Точисскому:
— Сейчас Марат даст мне слово. У нас важное событие: удалось наладить производство бомб. И где бы? Вы никогда не догадаетесь. Мастерская здесь, в подвале Высших женских курсов. После заседания надо разнести бомбы по квартирам. Часть переправлена к Алексею Максимовичу.
— Может, не стоило, а, Михаил Иванович? Неужели нельзя обойтись без Горького? Нас сотни тысяч, а пролетарский писатель один.
Васильев-Южин, осанистый, лоб высокий, открытый, посмотрел на Точисского:
— Да ведь с ним не сладить. Марат вам расскажет, как Горький настойчиво требовал, чтобы бомбы хранились у него. «Если не принесете, заявлюсь сам», — пригрозил Алексей Максимович.
— Товарищи! — снова постучав по столу, сказал Шанцер. — Московский комитет готов доложить вам о состоянии боевых дружин и их вооружении.
Южин вышел к столу неторопливо, уверенно принялся рассказывать о численности дружинников по заводам и фабрикам, сколько оружия имеется у рабочих. Из доклада получалось: в Москве около двух тысяч вооруженных дружинников…
Домой Точисский вернулся в полночь. Вместе с Сашей долго думали, где оборудовать тайник для бомб. Решили — под детской кроваткой. Хоть и опасно, а чтоб полицию обмануть, на случай обыска лучшего места не сыскать.
Филер, не проявивший наблюдательности или неоднократно упускавший подозреваемого при слежке, лишался наградных, он аттестовался как агент без служебного рвения и в сыскной иерархии не мог рассчитывать на повышение.
Вот почему подполковник Терещенко, прочитав очередной донос одного из осведомителей, был раздражен. Агент писал, что в Введенском народном доме имело место собрание корпорации техников Москвы, на котором присутствовало более ста человек.
На митинге выступал неизвестный социал-демократ интеллигентного вида, лет сорока, с бородой и в очках. Он призывал профсоюз техников поддерживать резолюции Третьего съезда РСДРП и всеобщую стачку городских пролетариев.
Установить фамилию или хотя бы кличку выступавшего филеру не удалось. Попытка выследить местожительство оратора окончилась также неудачно.
Насупив брови, подполковник на полях доноса вывел жирно: «С таковой внешностью каждый двадцатый в Москве может быть заподозрен в принадлежности к партии социал-демократов». Он и не подумал, что организатор собрания техников Москвы — старый знакомый подполковника Терещенко Павел Варфоломеевич Точисский…
— Убили Баумана, Грача убили!
Черное известие облетело Москву, потрясло пролетариат. Совсем недавно Баумана выпустили из Таганской тюрьмы, и теперь, когда революция в разгаре, Николай Эрнестович погиб от подлой руки черносотенца…
Чуть свет Точисский вместе с Сашей отправились к Техническому училищу. Непогодилось, ветер и снежная пороша секли в лицо. Но народ шел и шел. И чем ближе подходили Точисские к училищу, тем делалось многолюднее.
— Неужели все они на похороны? — спросила Саша. — Там, в училище, и места не хватит.
Павел не ответил жене, он думал о своем, С Бауманом близко так и не удалось познакомиться. Аким Сергеев рассказывал о Баумане: он был агент «Искры» и революционер-профессионал, смелый, умный. Его не пугали тюрьмы и самые суровые приговоры суда…
Уже у самого училища вдруг тревожно и печально взревели фабрично-заводские гудки. Гул сделался мощный, грозный и разом смолк.
Двор Технического, ближайшие улицы заполнил народ. Издали Точисский увидел Шанцера, он стоял на крыльце. Пробиться к Марату было невозможно, рабочие сбились плотной стеной, слушали Шанцера. До Павла долетели обрывочные фразы:
— …Возможны провокации… обеспечить порядок… охрана за боевиками…
Толпа раздалась, и по широкому проходу поплыл накрытый алым полотнищем гроб. А над гробом, над людским разливом возникло торжественно и скорбно: