Обретя крылья. Повесть о Павле Точисском

Жил фабрикант Шмит в особняке адвоката Плевако. Постучав висевшим над дверью бронзовым молоточком, Точисский подождал, пока горничная, без лишних расспросов, провела его в гостиную. Навстречу ему уже шел сам фабрикант, молодой, светловолосый, с прямым носом и чуть выдающимся волевым подбородком. Он смотрел на Точисского вопросительно.

Павел Варфоломеевич назвал пароль, и Шмит оживился:

— Что с Виргилием Леоновичем? Мы ожидали его… Точисский объяснил, и Шмит, кивнув удовлетворенно, пригласил Павла в кабинет.

У стены, возле книжных шкафов, стоял высокий, чуть сутулый человек с зачесанными на затылок волосами. Он поздоровался с хрипотцой, окающе.

Точисский обратил внимание на выразительное лицо человека: слегка скуластое, нос широкий, а под выпуклыми надбровными дугами проницательные глаза.

Шмит указал Павлу на глубокое кожаное кресло, сказал:

— Алексей Максимович, это Павел Варфоломеевич Точисский, товарищ Марата. Виргилий сегодня не придет.

— Жаль, очень жаль.

Горький, догадался Павел, вспомнив, как Шанцер говорил, что в Москву приехал Алексей Максимович и поселился на углу Воздвиженки и Моховой. Виргилий близок к Горькому, бывал у него не раз. Там собиралась активная пропагандистская группа большевиков. С Луначарским и Покровским Точисский уже познакомился.

— А мы до вашего прихода речь о январском расстреле вели. В ту пору я в Питере был, и все на моих глазах случилось. Кровавая бойня; и нет ей оправдания. Товарищ Шмит рассказывает — в московской стачке сто тысяч пролетариев выступили за свои права. Месяц длилась стачка. Ненавистному режиму наступает конец.

Алексей Максимович подошел к Точисскому, пожал руку. У писателя крепкая рабочая рука. А Горький внимательно смотрел ему в глаза, спрашивал любопытствуя:

— Давно ли в социал-демократии?

— Впервые сослан под гласный надзор двадцать лет назад.

— О-о! — вскинул брови Алексей Максимович. — Позвольте спросить, за какие провинности перед царем-батюшкой?

— За создание социал-демократической группы «Товарищество санкт-петербургских мастеровых».

— Вы посмотрите, — Горький повернулся к Шмиту, — Павел Варфоломеевич стоял у колыбели российской социал-демократии!

— Нет, Алексей Максимович, — возразил Точисский, — у колыбели российской социал-демократии стоял Георгий Плеханов, а мы, социал-демократы тех лет, воспитывали пролетариат в духе марксизма, сеяли его зерна в русскую почву.

— Скромничаете. Плеханову честь и хвала, но помните и библейское, в послании апостола Павла к галатам сказано: «Малая закваска заквашивает все тесто». — Пригладил усы.

Точисский рассмеялся:

— У вас, Алексей Максимович, был хороший учитель закона божьего.

— Гимназий не кончал… А библию знаю, мудрость в ней многовековая…

— Садитесь, располагайтесь, — мягко говорил Шмит, вновь показывая на кресла. Горький махнул рукой:

— Садитесь, Павел Варфоломеевич. А мне позвольте постоять да на вас, смутьянов, полюбоваться,

— «Буря! Скоро грянет буря!» — процитировал Точисский горьковского «Буревестника».

— Грянула, коли даже фабрикант Николай Шмит дружину боевиков на своей фабрике вооружил, — озорно блеснул глазами Горький.

Шмит улыбнулся:

— Мои коллеги, мебельные фабриканты, снесли даже это. Зато какой гнев у них вызвало мое решение о введении на фабрике девятичасового рабочего дня.

— Вы выполнили программное требование социал-демократической рабочей партии, — сказал Точисский.

— И подстрекаете рабочих других фабрик бороться за подобные преобразования, — добавил Горький.

— Видите ли, Алексей Максимович, девятичасовой рабочий день — это вопрос политический… — заметил Павел.

— Забыл, забыл, что имею дело с испытанным бойцом социал-демократической гвардии, — добродушно рассмеялся Горький. — Сколько лет, как вы вступили в социал-демократическую организацию? Точнее, создавали ее? Два десятка? Изрядно. Патриарх… Как вы думаете, скоро дойдет дело до оружия? Когда в бой вступят вооруженные рабочие, не забудьте меня.

— А вот вас-то, Алексей Максимович, надо поберечь. Вы сражаетесь с самодержавием пером, и успешно. У пролетариата достаточно бойцов, чтобы и без вас свалить царский режим, — сказал Павел Варфоломеевич.

— Вы меня не убедили и не отговорите, я стрелять умею, лучше вашего и на баррикады пойду, а силушкой меня бог не обидел, в грузчиках хаживал. Так-то вот.

Теплело рано, и пока Точисский добирался от городской управы к штабу Московского комитета РСДРП, на улицах зажигались редкие фонари. Сыпал мелкий, колючий снег. Закутав шею стареньким вязаным шарфом, Павел шел сутулясь, выбирая сторону потише. Временами осматривался. Все было спокойно, филера за собой он не вел.

Точисский думал о том, что обстановка в Москве со второй половины ноября обострилась. По заводам и фабрикам рабочие настроены на вооруженное восстание. Выжидали момент. Пригородными поездами дружинники ездили в подмосковные леса, тренировались в стрельбе. Печатники типографий Сытина, Кушнерева и других организовали боевые дружины. Павел Варфоломеевич побывал с ними за Малаховкой, где в сосновом лесу они учились стрельбе из нагана…