Обычные люди

Она по-прежнему думала об этом, лежа без сна рядом с Майклом в оставшиеся ночные часы. До этого она то засыпала, то просыпалась. Ей привиделся странный коротенький сон, можно сказать – просто одна картинка: Дэмиэн склоняется над ней в темноте, она видит его крепкое туловище, и вот его крупные руки куда-то несут ее, и повсюду вокруг – вода. Такое ощущение, что вода очень холодная, но им внутри ее тепло, и теплота исходит от его тела. Это была такая насыщенная, реалистичная картинка, что Мелисса растерялась, повернувшись и увидев перед собой спину Майкла, которая поднималась и опадала в такт дыханию. Снизу донесся какой-то шум, словно двинули стул. Она подумала: может, это Дэмиэн.

Спустившись вниз, она обнаружила Стефани: та сидела в ночной рубашке за кухонным столом и пила черный кофе. Мелисса ощутила разочарование. Она представляла, как они снова будут разговаривать в этой тихой ночной тьме, только они вдвоем. Ей хотелось рассказать ему одну вещь, которую не смог бы понять никто другой.

– Кофе? В такое время?

– Помогает заснуть. У меня все шиворот-навыворот. В буквальном смысле.

– О чем ты?

Стефани помотала головой, уткнула подбородок в ладони. Она все еще переживала насчет Аврил.

– Я вела себя дико, – проговорила она. – Дико и нелепо. Хуже не придумаешь, правда?

– Не говори глупостей, тебя это застало врасплох.

– Да, но я должна была знать, что делать. А я не знала.

– Стефани. – Мелисса бросила пакетик чая с ромашкой в свою чашку, подошла к ней, села рядом. – Нельзя ждать от себя, что всегда будешь идеальной матерью, в любой ситуации, что бы ни случилось. Это неосуществимо. Взять хоть меня. Помню, однажды у Риа поднялась температура, а я даже не знала, что надо делать. Я одевала ее все теплее и теплее – думала, ей холодно.

– Правда? – Стефани рассмеялась чуть снисходительно. Между женщинами повеяло холодком. Потом Стефани принялась объяснять – отстраненным, чуть обиженным тоном: – Знаешь, я всегда хотела только одного – детей. Заботиться о них, правильно их воспитывать, ввести их в этот ужасный мир и добиваться, чтобы они сияли в нем, делали его ярче. Помню это чувство хрупкости, когда они были совсем маленькие. Все такое новое. Тебе так страшно. Думаешь только о том, как поддержать в них жизнь, следишь, чтобы они были здоровые, нормально росли. Правда, потом становится по-другому. Становится сложнее: в каждом начинает развиваться своя независимая личность, и ты уже меньше можешь сделать, чтобы их спасти. И это меня еще сильнее пугает. Я уже не всегда могу быть такой, как им нужно. Не могу им помочь… Я знаю, ты думаешь – я динозавр, правда?

Мелисса пожала плечами:

– Ты просто такая, вот и все.

– Да, но это так страшно.

– Хм… И потом, есть ведь и другой вопрос: что происходит дальше, когда они уже совсем вырастут и займут свое место в мире, когда они перестанут в тебе нуждаться.

Что-то в этой преданности материнству тревожило Мелиссу, хотя она и восхищалась целеустремленностью Стефани, ее непоколебимостью. Казалось, это рвение указывает на внутренний разлад, на какую-то возможность, которую Стефани в себе подавляет. Отчасти Мелиссе хотелось уничтожить все это в Стефани. Разнести ее дом на куски, взломать его и выволочь хозяйку наружу, чтобы все, что так глубоко в ней укоренилось, взлетело в воздух и приземлилось по-новому, образовав новые жизненные пути, новые возможности роста.

– И что же с тобой будет, – спросила Мелисса, – когда воспитание окончится? Сможешь ли ты вспомнить себя, вернуться к себе? Насколько тебе удается себя сохранить?

Теперь Стефани изучала Мелиссу: так бабушка могла бы смотреть на ребенка, желая ему помудреть, дальше продвинуться по оси времени, научиться отпускать то, за что держишься слишком крепко. Но при этом она задумалась и о своем собственном «я», которое когда-то давным-давно отпустила, – и попыталась нащупать его, в то же время зная, что это невозможно и не нужно.

– Кто знает? – ответила наконец Стефани. – Я просто найду себе другую ипостась. – Она снова рассмеялась: – Ты и правда думаешь, что я динозавр.

– Честно говоря, в каком-то смысле я тебе даже завидую.

– Почему?

– Потому что ты терпеливо относишься к своей жизни. Не пытаешься быть сразу всем одновременно.

– Но мне приходится быть еще и женой.

Мелисса взяла чашку, помедлила, прежде чем отпить. Она хотела сказать это Дэмиэну, но сейчас слова как будто сами собой вылетели у нее изо рта – и она тут же пожалела, что их произнесла:

– Майкл хочет, чтобы мы поженились.

– Да? – Стефани улыбнулась. – Сделал тебе предложение?

– Мы просто об этом говорили. Он считает – пора. Прошлой ночью он мне сказал: мы достигли той точки, после которой надо или пожениться, или разойтись.

– Хм. Понимаю.

– И?..

– Ты спрашиваешь мое мнение?

– Я сама не уверена, как быть.

И Стефани, в свою очередь, тоже захотелось убить эту штуку в Мелиссе, эту штуку, которая цеплялась за смутное, за неощутимое, за чистую возможность. Будь устойчивой, цельной женщиной, разделенной надвое. Будь твердой, скованной, привязанной к чему-то крепкому.