Обыкновенные люди

Огонек тот был непременной постоянной, точно неотъемлемая часть базовой комплектации Вселенной, возникшая вместе с ней и с тех пор бесперебойно функционирующая, как говорится «для галочки». Часть такая же заводская и неизменная, как и обязательные звезды на небе.

Наверное, поэтому в детстве ей думалось, что там живет солнце.

– У всех должна быть своя квартира, и солнце не исключение, – размышляла она. – Оно же должно где-то спать.

– Но даже когда солнце спит, оно все равно продолжает светиться, – так объясняла Саша причину этого постоянного света. – Такое уж оно.

Мысли о том, как может спать солнце, увлекали ее, отвлекая от скуки. Щелкая худыми пальцами, она рассуждала:

– Не прожигает ли оно собственную подушку? И не скатывается ли оно с кровати, оно же круглое! – представляла, как бедное солнце каждый раз неизбежно сваливается на пол и громко ругается. – И как же оно тогда спит?

Тогда же она пришла к очевидному и неутешительному выводу:

– Солнце самому себе мешает спать. Определенно мешает.

Незадача. Сама-то она с самого детства, сколько себя помнит, не могла уснуть при включенном свете. В этом смысле ей было комфортнее в тени. В тени ее никто не трогал, никто не разглядывал и никто не мешал. Самое то для неё состояние.

– Не хотела бы я быть солнцем, – решила тогда она. – Ни поспать нормально, ни свет погасить, а если ляжешь, то обязательно куда-нибудь укатишься. Вот же отстой.

Но как впоследствии выяснилось, отстоя в этой жизни куда больше.

Причем, как оказалось, быть солнцем – это еще не самый большой отстой.

Самый большой отстой – быть собой.

Так с годами ее детское умозаключение трансформировалось в очередное.

– Не хотела бы я быть собой, – скорректировала она.

Но собой быть приходилось. Обменять себя по гарантии она, увы, не могла. Оставалось только накручивать распущенные волосы на костлявые пальцы и этими же самыми пальцами щелкать. А между тем суставы на ее пальцах всегда были соблазнительно выпуклыми и подчеркнутыми, точно просили как-нибудь погромче и поизобретательнее ими хрустнуть. Она не могла устоять. Как, впрочем, и другие.

Немногие знают, но когда очень часто и долго щелкаешь пальцами, суставы изменяются и становятся чрезвычайно гибкими, да настолько, что свободно выгибаются в обратную сторону, точно гнутые фонарные столбы после ДТП, ну или, на худой конец, погнутые ураганом тонкие деревья. В таком неестественном положении они выглядели так необычно, как-то «липко» и жутко, что Саша, находясь в обществе людей, отчаянно контролировала угол их отклонения, когда ей приходилось надавливать ими на твердые объекты или, скажем, опираться на пальцы, чтобы подняться из-за парты. Больше всего она не хотела открывать для новых зрителей свою безобразную уникальность. В противном случае окружающие могли приметить это ее отличительное свойство и обязательно попросили бы показать им поближе, как же так ее пальцы причудливо гнутся: «Тебе сложно, что ли? Ну, покажи!»

Это был очередной отстой. Отказов они не принимали. Когда же она вынужденно соглашалась и неохотно, точно раздеваясь перед ними, выгибала пальцы, они смотрели на нее такими брезгливыми взглядами, но так восхищенно ахая, точно она артист цирка уродцев.

Однако даже во время демонстраций возможностей своего тела она всегда пыталась сохранить хотя бы небольшой градус своей человечности, не доводя угол отклонения пальцев до уродливого предела. Держалась за каждый миллиметр отличающий её от безымянного: «Фу, гадость! Покажи еще!»

От экспоната для рассматривания и обидного аханья.

Иногда, правда, некоторые отмечали, как неохотно она развлекает их, и недовольно высказывали ей: «Это все? Я знаю, ты можешь Больше. Я видел! Ты даже не стараешься!» – тогда ей приходилось погнуть себя для них еще больше. Если же она отказывала первым в дополнительной и более полной демонстрации, вторые сами начинали хватать ее за пальцы и гнуть их, под насмешки третьих: «Давай я сам покажу!». Еще бы! Артистка цирка уродцев – тут же теряет неприкосновенность ладошек, превращаясь из человека в «фу, гадость». В интересные и гибкие пальцы, которые обязательно нужно проверить на гибкость.

И проверяли её часто. Целая очередь выстроилась. Каждый раз надеялась, что пронесет, но в очередной раз ее трогали и гнули, как и куда им вздумается. Так что решила не надеяться. Какой в этом смысл. Все равно же погнут. А если не надеяться, то и не так обидно. Всего-то и нужно, что начать относиться к своим пальцам как к общественным и иметь в виду, что эти пальцы еще не раз окажутся в чужих руках.

С тех пор, как ее однажды погнули перед всем классом прямо у доски, она чувствовала себя какой-то совсем погнутой, точно бракованной, но не знала, куда сдать себя такую, чтобы выдали новую на замену. С обычными и своими пальцами, а не гибкими и общественными.

– Вот же отстой.

Тогда она в первый раз и задумалась, стоит ли?

Тогда же она в очередной раз увидела окно, а с кровати в очередной разскатилосьнепутевое солнце:

– И как же все-таки оно спит?