Обыкновенные люди

– Ничего, – почти шепотом сказала она, продолжая болеть, но не сильно, а так хронически как-то.

Мы замолчали.

3.2.1.

– Эй! Мне же очень больно, – соврал я, чтобы прекратить импорт тревожного тока.

На самом деле болеть-то у меня перестало, но не мог же я к ней просто «вот так» обратиться – без внешнего повода. Еще подумает, что я с ней разговаривать хочу. Нет, для разговора с опухолью нужен независящий от моего желания объективный повод. Вот я и использовал боль как повод для обращения.

Но она промолчала.

– Эй! К кому обращаюсь?! – рявкнул я, ударив ладонью по сердцу. – Невежливо молчать, когда с тобой разговаривают.

– Я же опухоль, забыл? – прошипела она. – Опухоли не разговаривают.

– Но ты же разговариваешь, – заметил я.

– Может, я хочу быть нормальной опухолью. Быть как все, – опять перевернулась она.

– Не нужна мне нормальная опухоль, – вдруг подскочил я. – Смысл в опухоли, если с ней даже поговорить нельзя?

В самом деле, если делаешь больно, то хотя бы разговаривай, а не делай это молча.

– А зачем тебе разговаривать со своей убийцей, – напомнила она мне мои слова.

Мне вдруг стало совсем непорядочно стыдно. И было бы еще перед кем! Но перед опухолью – это уже слишком. Видно, торт в голову ударил. Но от этого стыдно быть не перестало.

– Ну… ты же еще меня не убила, а значит, ты еще не убийца, – поддержал я опухоль.

И сам не понял, зачем я это сделал.

– Еще не убийца… – задумалась опухоль. – А ты прав! – повеселела она.

Я вдруг сам захотел, как она, перевернуться, что я, собственно, и сделал, плюхнувшись на диван и отвернувшись от опухоли.

– Знаешь… – сказал я в подушку. – Тебе вовсе не обязательно меня убивать.

– Я стараюсь… – расстроенно произнесла она. – Я очень стараюсь не расти, но все равно расту… но для тебя я постараюсь еще сильнее.

– Спасибо, – сказал я опухоли. – Ладно, давай спать ложиться. Завтра в больницу.

– Но я не сплю, – сказала опухоль.

– Зато я сплю, – ответил я.

«39»

Сидел и смотрел на талончик с числом «39». Эти две цифры были моими. А я, получается, был их. Мне все хотелось как-нибудь от них дистанцироваться, чтобы вернуть себе что-то большее, чем две цифры, но когда на табло высветился мой номер, я понял, что я и есть это самое число. От себя уже не дистанцируешься.

Если подумать, есть нечто странное в том, что людям присваивают номера, точно мы не люди, а числа из учебника по математике. До талончика я был почти уверен, что я человек и принадлежу только себе и, более того, чувствовал себя особенным, а оказался просто «39» в чужой очереди из чисел.

– А у тебя есть имя? – спросил я у опухоли.

– Нет, – мрачно ответила она и вздохнула так, что мои легкие надулись, как парус.

– А ты… – даже как-то неловко было спрашивать. – Ты бы хотела иметь свое имя?

– Я? Но имена же бывают только у людей, – удивилась она.

– Какая разница, – усмехнулся я. – У каждого говорящего должно быть свое имя, иначе как к нему обращаться? «Эй ты»!?

– Имена дают, а не выбирают. Мне имени не досталось, – сказала она с уколом зависти.

– Хочешь, Я дам тебе имя? – спросил я.

– Нет, – грубо отрезала опухоль. – Я опухоль. Не человек.

– Но…

– Если продолжишь, сделаю тебе очень больно, – сказала она.

– Ладно… чтоб тебя, будешь Светой.

– Я предупреждала тебя…

– Хорошо, Света, хорошо.

Больно не стало.

– «39» прибыл! – сказал я врачу функциональной диагностики.

– Ложитесь, – сказал мне он.

Я задумался, как может лечь число «39». Упрется на спинку 9? Но тогда ее неизбежно прижмет сверху тяжелой грудью 3. Лег, оперевшись, на свою спину. Вроде не придавило. Врач намазал меня чем-то холодным, а потом начал водить по мне прибором. Я почувствовал себя числом еще больше, чем до этого.

Интересно, какой я у него? 1339? Нет. Судя по его выверенным движениям, точно за три тысячи перевалил. Решил не думать об этом. Числу лучше не думать о том, что он число. И, тем более, числу лучше не знать своего значения.

– Вот она! – произнес врач, точно открыл новую планету в нашей галактике.

– Где? – посмотрел я в окно на небо, но потом вспомнил, что врач нашел планету во мне.

– Вот же, – указал он математически точным пальцем на монитор. – Видите это пятно?

– Да, – кивнул я, все еще представляя, что речь идет о планете.

– Это опухоль, – сказал врач, напомнив, что речь о планете не шла.

– Так вот ты какая, – подумал, уставившись на пятно.

– А можно поближе? – спросил я у врача.

– Ближе? Вам зачем? – удивился врач.

– Я хочу разглядеть ее лицо, – ответил ему я.

– Лицо? – врач с сочувствием посмотрел на меня. – У опухоли нет лица. Это просто опухоль.

– Все-то вы, врачи, знаете, – скривился я, вытирая салфеткой грудь. – Это не просто опухоль. Это Света. А это ее фотография.

Света

– Почему молчишь?

– Мне стыдно.

– Стыдно? Но почему?

– Стыдно, потому что ты видел меня такой.

– Такой?

– Такой.

«Вас, опухолей, не разберешь», – подумал я.

Электричка одиноко стучала, а я в пустом вагоне не чувствовал себя одиноким. Странное дело, но иметь собеседника в своем сердце оказалось не так уж и плохо.