Обыкновенные люди

– Ничего и не вот, – передразнил ее я, покачав головой. – Ты же понимаешь… что живешь только благодаря мне, – сделал я объективное замечание. – Если я не начну лечение, то я… умру (и все-таки какое же это неприятное это слово, даже хуже, чем рэп). А если… умру я, то и ты тоже, верно?

Теперь уже она призадумалась, а в сердце заболело.

– Наверное, ты прав, я не думала об этом… так.

Она опять замолчала. И я вместе с ней. Абсолютно не знал, что сказать, и, более того, не знал надо ли вообще. Общаться с опухолью для меня было в новинку. Все было так странно, что я забыл, что еще еду, а не нахожусь где-нибудь еще. Я забыл о времени и пункте назначения. Вагон – единственное, что напоминало о существовании. Его вспышки, его стук, его промежуточное состояние.

– А это больно? – вдруг нарушила она металлический ритм. – Это… твое лечение. Я очень боюсь боли… правда, – дрожавшим голоском произнесла опухоль.

– И при этом делаешь больно мне, – напомнил я.

– Я не виновата! – во весь голос вскрикнула она впервые.

Я даже с сиденья подскочил, я и не предполагал, что она так умеет.

– Думаешь, я хотела родиться опухолью? Думаешь, я выбирала? Лучше бы уж родилась собакой…

– А мне-то что с этого? Пожалеть тебя? Если ты родилась опухолью, это не значит, что я теперь умереть должен!

– Ещё как значит, – прогнусавила она.

– Ну и гадина ты, конечно, – заключил я. – Тебе далеко до собаки. Собака бы так не поступила. Собака друг человека…. А ты… ты просто опухоль.

«Порционный»

И все-таки, несмотря на привычку перекладывать друг на друга мытье полов, еще сохраняется в человеческом существе что-то объединяюще-социальное. Я убежден в этом. Оно будто вшито в наш биологический чип. Бывают ситуации, буквально обязывающие нас к общению (даже если нет необходимости делить пол). Тогда все складывается естественно и непринужденно, точно само собой. Если же, попади в такую ситуацию, не начать тот естественный (как восход солнца) диалог, то на его месте начнется неестественная тишина. И, боги, что может быть хуже той тишины, что посылает на социальный чип этот тревожный ток. Два магнита с разными полюсами просто не могут не притягиваться. Это закон природы. То же касается и двух людей, посади их напротив друг друга в одном помещении и за одним столом и лиши их всего того, на что можно отвлечься или сделать вид, что отвлекся, чтобы оправдать друг перед другом эту громкую тишину. Социальные чипы, как два магнита, найдут путь друг к другу. Закон природы как-никак.

Но выбери они иной путь, и даже представить неловко: быть изолированным наедине с таким же чипом, что запрограммирован на общение и даже по-своему чувствовать это неосязаемое желание, но вместо этого смотреть в стол, осознавая, что та самая неестественная тишина уже началась.

Так вот. Странное дело. Я чувствовал эту самую неловкость, пока мы шли домой. Не знаю теперь уже, как и правильно. Ко мне домой или уже к нам. Теперь нас было двое. Я лишь надеялся, что это «теперь» закончится в мою пользу.

Мы молчали, и мне все казалось, что на месте этого пристального молчания потерялись строчки какого-то диалога. Уверен, по задуманному сценарию там просто обязан был быть разговор, да вот страница выбыла, а с ней выбыли и реплики.

А еще немного болело. Прошел мимо окна, где обычно прыгали женщины – все-также прыгают, но и их прыжки тоже растворились в концентрированном мне, не оставив никакой радости от наблюдения за этим обычно радостным делом.

– Обидел ее? – задумался я. – А даже если и так, какая разница? Она – всего лишь опухоль. Кто она такая? Кем себя возомнила, чтобы сравнивать мою жизнь и свою? У нее ни ног нет, ни глаз, ни даже носа. Что это вообще за жизнь такая? Такая жизнь не стоит жизни человека.

Прихватило мое сердце.

Вернувшись к нам домой, я нарезал «Порционный» и занес чайную ложку.

– Опухоль опухолью, а торт по расписанию.

Забросив маслянистый кусок вниз, я почувствовал, как углеводы начали заряжать меня энергией, а я, как солнечная батарея, жадно ее принимал. Надо сказать, торт был замечательный. Я ел его очень сочно и громко, но неестественная тишина перебивала вкус и отвлекала меня от моих рецепторов. Я понял, что если мы так и продолжим молчать, то вкус торта, и тот раствориться во мне, и я потеряю всякое удовольствие. А я и так уже потерял удовольствие от прыгающих женщин, терять еще и торт я был не готов.

– Слушай… – начал я. – А почему ты говорящая? Ну, в смысле почему говоришь?

– Не знаю, – задумчиво ответила опухоль. – А что другие… Такие, как я, не говорят?

– Не знаю, – почесал я подбородок. – Не слышал о таком.

Проанализировав ее голос, я понял – отошла. Полегчало. Я вздохнул, осознав, что неестественная тишина отступила и тревожный ток перестал отвлекать меня от вкуса. Я отрезал кусочек и жадно проглотил его. Совсем другое дело! – никакого привкуса молчания.

– Давай я задам вопрос по-другому? – когда кусок провалился до чувства расширяющейся полноты, спросила у меня опухоль.

– И как же? – помахав ложкой в воздухе, поинтересовался я.

– Почему Ты слышишь меня?