Обжечься светом

– Ты хочешь записать все, что помнишь? – он прерывает мои мысли и садится рядом. – Я, конечно, помогу тебе. И София тоже, – голос пытается успокоить. – Можно вести дневник. Или написать историю, которую мы можем дополнить, если что-то забылось. А насчет зрения – ты считаешь, что с тобой произойдет то же, что с сестрой? Нет уверенности, что у тебя проблемы. Ничего не предвещало этому. Или я не прав?

Я смотрю на него. Зачем ему мои проблемы? Я настолько привык к его помощи, что даже не знаю с чего начать, чтобы заботится о себе самостоятельно, и понимаю, вряд ли это возможно. Мне не хочется ничего знать о своем отце, матери и о своем прошлом. Мне хочется жить. Только ощутив невозможность этого, я ярче почувствовал желание. Пусть не как все, но, как бы то ни было, это я проживаю предназначенные мне дни, а не кто-то иной за меня. Я всегда был ограничен в чем-то, но почему только сейчас ощутил потребность не замечать своих недостатков и направить их в полезное русло? Будто у меня были связаны руки и я, приспособившись, существовал, думая, что живу или ждал, когда жизнь начнется. Смотрел на все не сквозь черные, а розовые очки. Потом вдруг увидел себя со стороны.

– Эд?

– Может быть. Я не уверен, – честно признаюсь другу. – Но не беспокойся обо мне.

Через полгода я получаю в качестве наследства подлинную медкарту с моим именем и еще пару сотен всевозможных документов.

Нашему адвокату удается добиться отмены иска. Нам не вернули уплаченную сумму, но нашим решением было прекратить всяческие связи с моей матерью и ее компанией.

Татьяна уволилась. Оказалось, она очень хорошо знакома с Элин. Макс, кажется, перестал верить людям или женщинам. Ему это полезно. Хотя я беспокоюсь. Он хотел было уволить Ларису, но я настоял, чтобы она осталась. Кто еще будет ставить меня на место? Да и оказалось, опасно приближать к себе новых людей.

Мы открыли центр поддержки детей с редкими заболеваниями, выкупили обратно здание, и на одном из этажей пришлось открыть что-то вроде хосписа. Мы начинаем с того, что ищем врачей, готовых взяться за лечение обратившихся к нам родителей с детьми, которым много где отказали. Иногда находятся врачи, готовые рискнуть, чаще за рубежом. Иногда, всего лишь иногда из этого что-то и получается, а точнее новая жизнь. И хоть одной, но стоящей того борьбы, мы безумно рады.

Я вижу, как София погружена в работу. Нам приходится часто сталкиваться, но лишь по рабочим моментам. Пару раз мне посчастливилось проводить ее. Но мы оба боялись заговорить о чем-то кроме больных детей, проблемы с нехваткой персонала или очередными проверками. Мы не говорили об умерших детях, которым так никто и не смог помочь. Мы о них помним.

Трость, к которой я чуть было ни привык, настало время оставить. София нашла медицинский центр, где тоже изучали резистентность к анестетикам. Но он в другой стране. Мы думаем, как с ними сотрудничать. Я бы забросил все это, хватило времени, пока меня изучали все мое детство, но я смотрю на Женю и понимаю, что не имею права. Уж лучше я. К тому же мы нашли несколько людей с подобными отклонениями.

С идиосинкразией сложнее. Солнце не закроешь покрывалом, и нет таблетки, чтобы не чувствовать его лучи.

Я попросил друга оставить меня, если вдруг просплю больше, чем полгода. И никакого медикаментозного сна, если даже буду умолять. Больше ничего не хочется терять.

С этими мыслями вечером стою с Максом у входа в здание. Уже поздно. Я в очередной раз засмотрелся на вид из окна. Как только садится солнце, поднимаю ставни и смотрю. Не знаю, почему не делал этого раньше.

Нас обдает весенним ветерком с каплями дождя. Они достают нас, даже когда мы стоим под крышей. Дождь играет свою первую мелодию, поэтому старается никого не разочаровать. Впереди стоящие фонари желтым ободком высвечивают из темноты нотки непогоды. Но какая же это непогода? Все совсем наоборот. Просыпается все живое, с новой силой, после зимы, после долгих коротких месяцев все вокруг приободряется этой живой силой, что падает с неба, ознаменовав новый период – светлый и теплый. И я понимаю, что мне придется бороться за свое место, я знаю, что боюсь плохого итога, поэтому, когда София отталкивала меня, я в какой-то степени радовался, хотя меня это и убивало. Внизу стоит машина, но мы не торопимся, Макс не торопит меня. Мы стоим и смотрим на просыпающуюся природу, в то время как люди выключают свет и ложатся спать. Водитель давно заглушил мотор. И время так обманчиво. Оно нагло врет нам, давая желанное на несколько минут, а отбирает надолго. Может, правда, я трус. Скоро лето, и у меня ничего нет, и не будет.

Хочется встать под дождь. До моего сознания наконец доходит – слова лишают нас здравого смысла. Иногда лучше не говорить ничего, а действовать, я сам это сказал.

В тишине мы все же прощаемся, я еду домой по темным улицам в темной машине с молчаливым водителем. Так же рано утром я поеду обратно. Если бы кто-нибудь знал, что его ждет завтра, никогда бы не спал по ночам.

– Эд!