Очень мелкий бес

— Я провожу вас, — сказал Портулак.

— Я уже ее провожаю, — процедил сквозь зубы Мухин.

Людочка слушала этот разговор с превеликим удовольствием. Она уже предвкушала, как ее провожатые сцепятся между собой. Впрочем, рисовалась ей не — упаси Боже! — свара с руганью или, того хуже, драка, а нечто вроде рыцарского турнира; оба соискателя ее расположения выглядели бы в доспехах достаточно внушительно.

Часы Мухина показывали половину первого. Назад ему дороги не было: автобусы уже не ходили, а на частниках Мухин не ездил принципиально: поощрять рвачей было не в его правилах. Вадик тоже глянул на часы и подумал, что домой сегодня уже не попадет. На частниках, в отличие Мухина, он ездил, но очень редко — по причине хронического безденежья. Вообще-то, он не понимал, зачем увязался за этой парочкой, но отступать было поздно.

— Пошли вместе, — сказал он, не представляя, что будет делать дальше.

Идти пришлось долго, по неосвещенной разбитой дороге между угрюмыми дома­ми. Когда Людочка со словами «Вот мой дом» указала на шестнадцатиэтажку, в которой едва ли светилось два-три окна, оба снова поднесли часы к глазам. Было без десяти час. Они подошли к подъезду, возле которого стоял автомобиль, отдаленно на­ поминающий допотопную «Победу», но с каркасом из гнутых водопроводных труб.

— Я опоздал на автобус, — сказал Мухин и зачем-то уставился вверх, где в разрывах облаков виднелись звезды, похожие на блестящие шляпки обойных гвоздиков.

— Я тоже всюду опоздал, — понурился Портулак.

— Ты-то рядом живешь, домой дойдешь, — сказал Мухин, и по тому, как он говорил, было ясно, что почему-то именно Вадика он считает виновником своего опоздания.

— Не дойду.

— Пить не надо столько. — Мухин подсознательно попытался скопировать манеру говорить и саркастическую улыбку Панургова, но у него ничего не получилось, и оттого сказанное прозвучало грубо.

— Да, не надо, — смиренно согласился Вадик и достал из кармана пиво. — Будешь? Мухин взял банку, повертел перед глазами и сказал:

— Я «Холстен» не люблю. Самое лучшее пиво — это с белым медведем, — но банку открыл и стал пить.

Портулак же повернулся к Людочке, которая стояла в растерянности. С одной стороны, разговор, который вели мужчины, несомненно, имел к ней отношение, а с другой — он мало напоминал рыцарский спор из-за дамы.

— Я обманул вас, Люда, — скорбно произнес Портулак и всей своей длинной фигурой, похожей на вопросительный знак, изобразил раскаяние. — Я живу в другом конце города, а здесь оказался... Мне очень хотелось вас проводить...

— У нас есть раскладушка, —с какой-то странной интонацией сказала Людочка. — Я живу вдвоем с папой, и он... Он обожает принимать гостей, — твердо закончила она.

Мухин поперхнулся пивом.

—  А я как же? — произнес он оторопело, смахивая на маленького ребенка, которого поманили красивой игрушкой, но тут же ее спрятали.

— Бросим матрац на пол, — сказала Людочка.

Людочкин папа, фельдшер «скорой помощи» Владимир Сергеевич Протопопов, и впрямь любил принимать гостей, ибо постоянно ощущал потребность выговориться. При этом ему было совершенно безразлично, кто его собеседник, — сам он все равно никого не слушал. По любому вопросу Владимир Сергеевич имел свое часто весьма своеобразное, но категоричное мнение и никогда его не менял даже под гнетом неопровержимых аргументов. «Подвергай все сомнению, но крепко стой на своем», — любил говорить он, якобы цитируя кого-то из древних. Система доказательств, которой пользовался Владимир Сергеевич, была проста. Например, он придерживался мнения об обитаемости Луны, а когда ему указывали на отсутствие у Луны атмосферы, заявлял, что это еще нужно доказать. Когда же собеседник, горячась, приводил в пример посетивших Луну американских астронавтов, Владимир Сергеевич, не смущаясь, срезал его простым вопросом: «А разве они там пробовали ходить без скафандров? Вот попробовали бы, да не смогли бы дышать, тогда у нас с вами был бы совсем иной разговор».

Знание всего и вся отнюдь не мешало Владимиру Сергеевичу постоянно пребывать в поиске. Его подвижный ум не знал покоя даже ночью, во сне, — в нем каждую минуту вызревали новые мысли, соответствующие столь же стремительно сменяющим друг друга увлечениям. Не раз Владимиру Сергеевичу случалось вскакивать с постели и бросаться либо к письменному столу, чтобы записать навеянные Морфе­ ем вирши, либо к окну, чтобы взглянуть на звезды и поразмышлять о судьбах Вселенной, либо к стоящему здесь же верстаку, в который было переоборудовано пианино, чтобы что-нибудь отпилить, построгать, прибить. Верстак Владимира Сергеевича, белый в черных пятнах, мастью отдаленно напоминал орловского рысака — так получилось из-за того, что когда-то он покрасил черное пианино, благородный столетний инструмент немецкой работы, белой масляной краской (черный цвет, по его мнению, расстраивал психику маленькой Людочки).