Очень мелкий бес

Тем  временем  Протопопов  растормошил  прикемарившего  Бородавина  и  отконвоировал его на кухню.

— Так! — сказал Портулак и сделал длинную паузу, которую посвятил изучению Бородавина, одетого в тренировочные штаны с пузырями на коленях и пеструю фланелевую рубашку. — Рукопись ваших мемуаров готова?

— В трех экземплярах, каждый в отдельной папке, на машинке, через два интервала! — отрапортовал Бородавин.

—  Завтра два экземпляра должны быть доставлены в издательство «Проза». Третий оставьте у себя, для потомков.

— Есть! — сказал Бородавин.

— В издательстве вы найдете Олега Мартыновича Любимова и ему — ему и никому другому — вручите свои папки. Главное, добейтесь, чтобы ваши мемуары прочитал он сам. В этом залог успеха. Ему, я уверен, понравится. Не соглашайтесь ни под каким соусом, если он захочет переадресовать вас кому-нибудь другому. А он непременно захочет: человек он занятой, и его каждый день атакуют десятки авторов, желающих издаться в «Прозе». На меня прошу не ссылаться, равно как и на Люду, особенно на Люду, — вы можете подвести ее и себя. Олег Мартынович не выносит протекций, они производят на него обратное действие и вообще действуют как красная тряпка на быка. Вы поняли меня?

— Так точно! — рявкнул Бородавин.

Все вздрогнули, а Мухин уронил на стол намазанный с большим тщанием бутерброд с икрой.

— А теперь, я думаю, это дело надо вспрыснуть, — сказал Владимир Сергеевич и сделал вид, будто собирается залезть в стенной шкаф.

— Погоди, Володя! — остановил его Бородавин. — С меня причитается.

Он ушел и через несколько минут вернулся, неся на папке, как на подносе, две бутылки с ядреными малиновыми этикетками. Владимир Сергеевич завладел портвейном, а Бородавин протянул папку поэту.

— Это вам в подарок. На память.

Портулак замешкался, не зная, как отказаться от великой чести.

— Берите, берите, — сказал Бородавин. — У меня еще рукописный экземпляр есть.

Поэт придал лицу значительное выражение.

— Спасибо! — проникновенно сказал он, одну руку прижимая в знак благодарности к груди, а другой принимая папку с мемуарами. Эти движения нарушили его равновесие, Портулак качнулся вперед и по инерции положил руку на плечо низкорослого ветерана. Получилась очень трогательная мизансцена.

Владимир Сергеевич разлил портвейн. Все выпили и дружно закусили, подцепив на вилки по колечку лука, наструганного Владимиром Сергеевичем в остатки селедки.

Каляев проснулся со свинцовой головой, в которой все еще отдавался звучным многократным эхом рассказ Виташи Мельникова про Америку; смысл рассказа не давался Каляеву, ясно в сознании проявлялась одна фраза: «И все-таки Россия — великая страна!.. Россия — великая страна!» — твердил Виташа; и непонятно было, какая связь между величием России и Виталіиной мечтой, «если дальше все пойдет благополучно», купить дом в Америке где-нибудь на берегу океана и жить в нем с замечательной женщиной по имени Мария...

Наконец Каляеву удалось разомкнуть веки. Он обнаружил, что занимает половину двуспальной бунчуковской кровати, а на другой половине лежит кто-то, накрывшись с головой и выставив наружу волосатые ноги. Когда Каляев принял сидячее положение, он увидел, что сам спал одетый и даже в кроссовках. «Господи, и что же это я так напился?» — хотел сказать он вслух, но едва сухой язык коснулся шершавого, будто ржавого нёба, как пришло ощущение гадкого металлического привкуса и говорить что-либо расхотелось. Так и не выдавив ни звука, он потащился в ванную. В комнате-гостиной, на канапе, свернувшись калачиком, спал Виташа, а на шкафу, накрытом поверх скатерти куском поролона, картинно раскинулся литературный критик Пшердчжковский, напоминающий павшего в бою былинного богатыря. Пол рядом с ним был уставлен грязными тарелками и пустыми бутылками.

В ванной Каляев уперся лбом в дно раковины — чтобы струя холодной воды лилась на затылок, — и простоял в такой позе минут пять. Когда он отправился в об­ратный путь, Пшердчжковский уже проснулся и, сидя на краю шкафа, потягивал пиво. Свободной рукой он указал Каляеву на непочатую банку, и тот прихватил ее на ходу так, как марафонцы берут стаканчики с расставленных вдоль дистанции столов. Разница была лишь в том, что Каляев двигался в темпе улитки.

Войдя снова в спальню, он некоторое время тупо разглядывал торчащие из-под одеяла ноги, потом отхлебнул пива и бездумно включил компьютер, на котором Бунчуков творил свои бессмертные произведения. Лезть в святая святых бунчуковской творческой лаборатории Каляев не посмел, а открыл новый файл и медитирующим взглядом уставился в пустой экран.