Очень мелкий бес

Я прощался с жизнью, когда на ближайшую кочку вспрыгнуло некое существо. В силу критической ситуации я плохо разглядел его. Существо наклонило ко мне ветку дерева, я ухватился за нее и выбрался на безопасное место. Поняв, что я спасен, существо скрылось. Я увидел его спину, покрытую рыжим волосом, и солдатскую шапку-ушанку на голове. Полагаю, что это был реликтовый гоминоид, в просторечии называемый снежным человеком, йети, а также алмасты, бигфутом, наснасом и каптаром. Шапку-ушанку он мог подобрать на свалке воинской части, расположенной неподалеку.

Отдельно отмечаю факт моего спасения реликтовым гоминоидом (примерно так же спасение на водах осуществляют дельфины). Полагаю, что это свидетельствует о наличии у реликтового гоминоида разума».

Закончив писать, Владимир Сергеевич отправился на кухню готовить рыбу по-польски. Ведь он был еще и выдающимся кулинаром! Рыба по-польски готовилась так: бралась в большом количестве мороженая мойва, иногда, то есть когда Протопопов был трезв, чистилась, а чаще — нет, и вместе с несколькими хвостиками петрушки бросалась в кипящую воду. Затем мойва выкладывалась на блюдо, поливалась уксусом, посыпалась рубленой зеленью с чесноком и поедалась с черным хлебом. Узнай про такое польское блюдо поляки, они могли бы счесть свое национальное достоинство оскорбленным, и случилось бы ухудшение международной обстановки, но за­пах варившейся мойвы, хотя и имел необыкновенную мощь, польской границы все-таки не достигал. Зато когда Протопопов открыл дверь, едва не сшиб с ног Мухина. Иван отшатнулся и замотал головой, как лошадь, которой досаждают слепни. Возможно, будь он в состоянии соображать и говорить, ему удалось бы уйти из цепких рук всегда алчущего общения Владимира Сергеевича, но, к сожалению, Иван не был способен делать ни то, ни другое. Пока он формулировал просьбу отдать куртку и авоську с образцами, обрадованный гостю Владимир Сергеевич схватил его под локоть и, не обращая внимания на вялый протест, затащил в квартиру. Затолкав несчастного в угол кухонного диванчика, на котором среди пустых бутылок валялась брошенная Портулаком папка с бородавинскими мемуарами, он подбежал к плите и принялся шумов­кой вылавливать разварившуюся мойву. Иван поставил бутылку на стол и машинально сглотнул то, что было в кружке. Портвейн свинцовой каплей устремился куда-то в темя. Он закрыл глаза, а когда открыл, Владимир Сергеевич уже побрызгал мойву уксусом, посыпал заранее заготовленной зеленью с чесноком и поставил тарелку на стол.

— Кушай, Ваня, не стесняйся! Уксус с чесночком хорошо лечат с утречка! — сказал он ласково. — Это я тебе как опытный медработник говорю.

Мухин потянул носом и — упал лицом в польский деликатес.

Весь кошмар для Олега Мартыновича Любимова в разговоре с Вачаганским заключался в необходимости сдерживать эмоции. Лобовое сравнение с перегревающимся паровым котлом, у которого задраены все клапаны, здесь вполне уместно. И поскольку силы Любимова уходили на то, чтобы не дать котлу разогреться окончательно, на разговор их уже не хватало. На вопросы он отвечал односложно, и варана-следователя не покидало ощущение, что от него пытаются что-то скрыть.

Самое забавное заключалось в том, что Феликс Вачаганский был не следователем, а участковым милиционером, и к тому же с приставкой «экс»: два года назад его уволили из органов правопорядка по причине маниакально-депрессивного психоза. Беда Вачаганского состояла в том, что однажды он услышал Голос. Солидно, напоминая модуляциями министра внутренних дел, Голос рассказал Вачаганскому про злодеев, орудующих на вверенном ему участке, а заодно нарисовал разветвленную схему мафиозных связей, покрывающую, подобно паучьей сети, всю страну. Эта схема чудесным образом включала в себя множество организаций, вплоть до ассоциации вспомоществования материнству, и тысячи людей — от крупных названных поименно банкиров до бесчисленных старушек, торгующих семечками. И коль скоро старушек было больше, чем банкиров, то выходило, что именно в них и есть главное зло.

Получив столь убийственную информацию, Вачаганский засел за рапорт высокому начальству, но быстро понял, что на описание всех открывшихся ему безобразий уйдут долгие недели. Поэтому он ночами писал, а днем, желая разорвать наиболее порочные связи, задерживал и доставлял в отделение крикливых бабулек. Поначалу его рвение даже вызвало одобрение у руководства, поскольку совпало с кампанией по запрещению уличной торговли. Но кампания закончилась, а Феликс Вачаганский все продолжал свой сизифов труд. С ним беседовали по-товарищески, на него стуча­ли кулаком, его лишали премии — ничего не помогало. Вачаганский изнервничался и похудел — тогда он и приобрел сходство с вараном, — но Голосу не изменил. Когда же рапорт был закончен, Вачаганского постигло новое разочарование. Начальство не приняло никаких мер по разорению мафиозных гнезд, но зато отправило его на медицинское освидетельствование. Вскоре он был лишен пистолета и отправлен на преждевременную пенсию.