Очень мелкий бес

— Спасибо. — Каляев взял сигарету; у него вдруг пропало желание что-либо объяснять Людочке. — Серьезный человек этот следователь, — сказал он Верховскому. — Вон сколько людей на уши поставил.

— Вы серьезных следователей не видели, — усмехнулся Верховский. — А этот... этот как раз фуфло. Это ж надо быть таким болваном, чтобы предположить, будто человек мог выбраться через заклеенное окно!

— Человек мог выбраться, а окно уже после заклеили, — сказал Каляев.

— То-то и оно! То-то и оно! — обрадовался Гай Валентинович. — Возможно, что вы сейчас случайно указали, как все происходило. Но ведь как по правилам делается? Необходимо было провести экспертизу и выяснить, когда заклеено — вчера или еще осенью...

— Но там же два метра! Два метра до крыши! — почти закричала Людочка.

—  А до  мостовой сколько метров? —  невозмутимо спросил  Верховский. —  Что, если его выкинули из окна?

— А тело?! — выкрикнула Людочка. — Где тогда тело?!

На этих словах вошла Паблик Рилейшнз.

— Что, нашли тело? — спросила она.

— Пока нет, — сказал Верховский. — Но это можно объяснить. Окна из кабинета Игоряинова выходят во двор. А утром здесь затишье. Кто-то внизу подхватил труп, затолкал в машину. При хорошей сноровке на это хватило бы полминуты, а то и меньше. Судя по тому, что вы, Людочка, рассказываете, в кабинете обошлось без криков. Значит, свидетели могли появиться, только если кто-нибудь наблюдал падение тела. А таких, возможно, и не было. Ну как, четко я все расписал? — обернулся он к Каляеву. — По-моему, все объясняется.

— Да, пожалуй!.. — сказала Людочка, мимикой подавая знаки Каляеву.

Но тот или не понял ее, или не захотел понять:

—  А куда делся человек, который выбросил Игоряинова из окна? Кабинет, когда сломали дверь, был пуст...

— Не знаю. — Верховский пустил струю дыма. — Этого объяснить не могу.

— А вот для Андрея, по-моему, — Паблик Рилейшнз мелодично звякнула серьга­ми, — никакая проблема труда не составляет. Я посмотрела «Вопросы литературы*. Того, что вы рассказывали о Достоевском, нет ни в шестом номере, ни во всех прочих. Вольно же вам издеваться над бедной женщиной!

— Неужели нет?! — изумился Верховский. — Тогда где же об этом читал я? Может быть, в «Огоньке»? — Он подмигнул Каляеву.

—  Наверное, это действительно было в «Огоньке». — Каляев сделал ладонью вращательное движение. — Там же, где пересказ тургеневской истории!

—  А что, была еще и какая-то тургеневская история? — переводя глаза с Каляева на Верховского, спросила Паблик Рилейшнз.

— А как же!.. — сказал Верховский, но стушевался под ее взглядом и не нашелся, что говорить дальше.

— История взаимоотношений Тургенева и Герасима, — пришел ему на помощь Каляев. — Хотя, кто там был Тургенев, кто — Герасим, по большому счету так и осталось невыясненным. Дело в том, что в доме Тургеневых в один день и час родились два младенца — мальчик в господской семье и мальчик у крепостной девки Дуняши от проезжего гусара. В тот же вечер случилась гроза, молния ударила в барскую усадьбу, и она занялась, как спичка. В суматохе младенцев перепутали, и никто не мог с уверенностью сказать, где сын Тургеневых, а где плод скороспелой гусарской любви. Младенцы были сходны, как две капли воды, а до генетической экспертизы наука тогда еще не додумалась. И барин Сергей Тургенев волевым решением одного младенца записал сыном Иваном, а другого, названного Герасимом, отдал на воспитание Дуняше, поселив ее во флигеле вновь отстроенной спасско-лутовиновской усадьбы.

— Младенцев разыграли по жребию, — добавил Верховский.

А Каляева несло дальше:

— Барская чета не была уверена, что их сын Иван, а не Герасим, и потому испытывала перед Герасимом постоянное чувство вины. Ощущение вины усугубляло и то, что Герасим был глухонемым, — так проявился шок, который он испытал новорожденным во время пожара. Неудивительно, что его все жалели и многое ему позволяли. Словом, именно Герасим, а не Иван был в доме любимым ребенком. Иван же, не понимая, в чем причина такого предпочтения крепостному мальчишке, ревновал и постепенно возненавидел родителей. Он рос злобным, замкнутым и с младых ногтей обнаружил порочные наклонности. Уже с двенадцати лет он не давал прохода дворовым девкам, а когда слухи об этом дошли до родителей и они приставили к нему соглядатая, Иван обратил свою злость на кошек.

—  Он  связывал  котов  по  двое-трое  хвостами  и  бросал  в  подпол  на  растерзание мышам, — вставил Верховский.