Очень мелкий бес

Он поспешил приобщить оба листка к «Идеям и замыслам» и едва плюхнулся в кресло, как появилась Кирбятьева с подносом, на котором стояли початая бутылка водки, две рюмки и тарелка с бутербродами. Каляев налил себе и Мусе, выпил, закусил, снова налил и сказал:

— Тут, Муся, мистика чистой воды. Если вы меня не прервете, то я постараюсь связно рассказать все, что знаю, от начала до конца. После этого можете звонить в психиатрическую «скорую».

Потом он выпил еще водки, закурил и приступил к рассказу.

После ухода Каляева в «Прозе» установилась тишина. Но не было в этой тишине умиротворения — такая тишина бывает в доме, где случилось страшное несчастье, которое неминуемо должно повлечь за собой цепь других, не менее страшных происшествий. Каким-то непостижимым образом до всех сотрудников уже дошло, что Игоряинов мертв и в гибели его обвинены Любимов и Куланов. Директора «Прозы» сотрудники не любили, но в этот тяжкий момент — надо отдать им должное — никто из них не поверил в бредовую версию Вачаганского. Буквально из воздуха возникли предложения написать письмо в защиту директора и главбуха (правда, неясно кому и куда), а также — эта идея принадлежала Похлебаеву — никому не покидать помещение издательства, пока ситуация не прояснится и Олег Мартынович не будет реабилитирован. Даже реализаторы Винников, Катарасов и Вовик Нагайкин проявили высокую сознательность и не пошли в столовую принимать обеденную порцию пунша.

Сам Олег Мартынович ничего не знал о поддержке, оказанной ему коллективом, потому что в ожидании Майзеля замкнулся у себя в кабинете и переживал случившееся в одиночестве. В голове директора была пугающая пустота. Всегдашнее раздражение и то покинуло его. Любимов сидел, уставясь перед собой, и пытался изо всех сил пожалеть Игоряинова. Это давалось ему нелегко, ибо еще со вчерашнего вечера, проведенного в игоряиновском доме, он подсознательно был готов найти во всем происшедшем умысел самого Виктора Васильевича. И нынче, после того, как сошла первая горячка, вызванная диким обвинением следователя, Любимова захватили мысли,содержащие укор в адрес Игоряинова. Будто бы тот мог выбирать, становиться жертвой своего преступного зятя или нет, и предпочел смерть, дабы досадить Олегу Мартыновичу. С тоской думал Любимов о том, что вечером опять нужно будет ехать к Игоряинову — на этот раз приносить соболезнования. Совершенно непонятно было, как изъявлять сочувствие родственникам погибшего, когда тебя числят, хотя и не­ праведно, нанимателем киллера.

— Энэ-бэнэ-раба, квинтер-финтер жаба, выступают крабы, все в холщовых сабо, как тупые бабы — бабы на сносях, бабы на сносях!.. — пробормотал Олег Мартынович, безотчетно копируя африканского шамана, который присваивает горестям племени некое на ходу сочиненное имя и произносит его, отправляя заодно с вербальной формулой подальше и все помеченные ею несчастья; страждущим это иногда помогает. — Рабы — немы, мы — не рабы, мы жрем бобы и маринуем грибы! — продолжил шаманствовать Олег Мартынович.

Еще в молодости он выработал алгоритм поведения в стрессовых ситуациях: вести себя так, будто ничего не случилось, но на практике ему никогда не следовал; сейчас, однако, был тот редкий случай, когда директор «Прозы* попытался взять себя в руки. И коль скоро другие средства исчерпались, абсурд жизни должна была перешибить абракадабра.

— А нам все равно... а нам все равно — что повидло, что говно, — прогнусавил он на мотив известной песенки и придвинул к себе «Фруктовую диету*, намереваясь наперекор всему посмотреть правку, внесенную корректором.

Но уже вступительная статья вызвала у него отвращение. «Положа руку на сердце, автор сознается, что принадлежит к той обширной группе граждан, которых следует считать скорее теоретиками, нежели практиками, — читал он вымученный бессонными ночами текст. — Но вот какая странная вещь: автору-теоретику было интерес­но писать, и потому он льстит себя надеждой, что кому-то будет интересно читать*.

«Господи, какая белиберда!* — подумал Любимов. Корректура была решительно отодвинута на край стола, а ее место заняла безымянная папка. Любимов развязал тесемочки и, к своему удивлению, обнаружил «Титанового льва* Тарабакина, которого сам возвратил автору. «Глюки! — подумал Олег Мартынович. — Не схожу ли я с ума?» И «Титановый лев» был тоже отправлен на край стола, а вместо него директор «Прозы» придвинул другую безымянную папку. Он развязывал ее с опасением, что и там окажется сочинение вездесущего Тарабакина, но нет: в папке была отпечатанная на машинке рукопись, озаглавленная «Мы крови своей не жалели...», и короткое, написанное от руки авторское предисловие.