Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII вв

Шуйский увидел против себя имена Мстиславского, Шереметева - лиц, принадлежащих к тому слою дворцовой знати, который первенствовал во дворце до последнего торжества Шуйского с его родословным принци­пом. Во главе же этого слоя стояли Романовы, родственники Шеремете­вым и тому же Мстиславскому. Уже в одной этой близости должны мы искать причину подозрений Шуйского против Романовых и их родни. Ес­ли бы Шуйский даже и не нашел никакой улики против Филарета в май­ском заговоре, он просто мог бы побояться иметь его около себя в сане патриарха. Раз ему пришлось убедиться в том, что среда нетитулованных бояр мало расположена к нему, он должен был особенно страшиться пе­редать ее представителю и вожаку патриаршескую власть с ее громад­ным авторитетом и обширными средствами. А может быть, у Шуйского помимо общих соображений были и более положительные основания для того, чтх>бы опасаться Романовых. Есть, например, указание, что тотчас же после смерти Самозванца в Московском государстве пошли толки о том, будто бы во главе правления теперь должен стать кто-либо из романовского рода. Немецкое донесение из Нарвы от 27 мая, разуме­ется, составленное по речам русских иванегородцев, прямо говорит об этом ("das einer von den Romanowitzen soil gubernator sein"). Подобные слу­хи могли дойти до самого царя Василия и, конечно, должны были его смутить. Но из слов Хвалибога и Симонетты можно заключить, что бы­ли еще и иного рода толки о Филарете: его считали сторонником перво­го Самозванца, не изменившим ему и после рокового переворота 17 мая; признавали Филарета даже причастным к тому движению против Шуй­ского, которое было возбуждено подметными письмами и разыгралось в уличный беспорядок 25 мая. Очень трудно понять, как мог Филарет Ни­китич в одно и то же время открывать в Угличе мощи настоящего царе­вича Димитрия и агитировать против Шуйского во имя самозванного ца­ря Димитрия. Можно с полным основанием заподозрить и отвергнуть достоверность подобных обвинений, но совершенно неизбежно с ними считаться при объяснении того, чем руководился царь Василий в своем недоверии к Филарету и его родне. В смутные дни своего воцарения, еще не овладев окончательно властью, Шуйский должен был всего остере­гаться и всех подозревать. Для него было достаточно и неосновательного повода, чтобы принять меры против таких влиятельных и притязатель­ных бояр, каковы были Романовы. В том, что Шуйский боялся не одного только Филарета, а всего вообще круга его близких и друзей, убеждает нас внезапная отставка от должности кравчего князя Ивана Черкасского, известного нам по "делу Романовых" племянника Никитичей: Он играл уже в 1601 году видную роль среди своей родни и потому был тогда осо­бенно заподозрен. Шуйский сделал его кравчим после ссылки в монас­тырь князя Ив. А. Хворостинина, бывшего в этой должности при Само­званце, но вскоре же и отставил - неизвестно за какую вину. Есть пово­ды думать, что царь Василий имел основание бояться романовских пле­мянников и зятей. Во всяком случае, оскорбление, нанесенное царем Ва­силием в деле о патриаршестве старшему Никитичу, не могло быть про­щено и забыто романовским родом. Одно это дело, помимо всех прочих счетов, должно было поставить Романовых и их родню далеко от новой династии, в ряды ее недоброжелателей, а в удобную минуту - и явных врагов94.