Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII вв

Прежде всего надо заметить, что договор отличается вообще нацио­нально-консервативным направлением. Он стремится охранить москов­скую жизнь от всяких воздействий со стороны польско-литовского прави­тельства и общества, обязывая Владислава блюсти неизменно правосла­вие, административный порядок и сословный строй Москвы. Ограниче­ние единоличной власти Владислава думою и судом бояр и советом "всея земли" вытекало в договоре не из какой-либо политической теории, а из обстоятельств минуты, приводивших на московский престол иноземного и иноверного государя. Это ограничение имело целью не перестройку прежнего политического порядка, а напротив, охрану и укрепление "звы- чаев всех давных добрых" от возможных нарушений со стороны непри­вычной к московским отношениям власти. Договор определяет "стародав­ний звычай" московский довольно полно и настолько вразумительно, что мы можем с уверенностью сказать, к какой политической партии при­надлежали его московские редакторы. Они, во-первых, были так далеки от московских княжат-олигархов, что ни разу даже словом не упомянули в своем договоре о "московских княженецких родах" при определении со­словных льгот и преимуществ. Этот тенденциозный пробел был немед­ленно восполнен, когда после свержения Шуйского московские княжата приняли участие в призвании на царство королевича Владислава. Тогда, в московской редакции договора, было высказано требование "московских княженецких и боярских родов приезжими иноземцы в отечестве и в чес­ти не теснити и не понижати". Во-вторых, составители февральского до­говора, достигшие власти и положения личною выслугою Вору, ставили эту выслугу рядом с "отечеством", говоря, что Владислав обязан "великих станов (stan - чин, звание) невинне не понижати, а меншей стан подносити подлуг заслуг" (т.е. повышать сообразно с личными заслугами). Очевид­но, что с Сигизмундом договаривались враги княжеской реакции и пред­ставители тех дворцовых порядков второй половины XVI века, при кото­рых московские государи в своем новом "дворе" малых чинили великими. С этих страниц февральского договора веет духом опричнины и годунов- ского режима, теми новшествами правительственного обихода, которые сочетались с новшествами житейскими. Грозного упрекали тем, что "вся внутренняя его в руку варвар быша"; Бориса называли "добрым пота- ковником" для тех, кто изменял старому благочестию. Подобным же культурным либерализмом отличались и составители февральского дого­вора. Указывая, что Владислав "никого поневоле" не должен "водить" из Московского государства в Литву и Польшу, они оговаривались при этом, что "для науки вольно каждому" ездить из Москвы в другие христиан­ские государства и что "купцам русским для торгов" будет открыт путь "до чужих земель через Польшу и Литву". Эти новшества также исчезли из договора, когда он получил новую боярскую редакцию под стенами Москвы. Таким образом, поскольку дело касалось будущего политичес­кого порядка, договор 4 февраля старался определить его в том виде, в каком он существовал до воцарения Шуйского с его реакционною про­граммою. В отношении же общественного строя составители февраль­ского договора стояли в той же мере, как и царь Василий, за сохранение и утверждение крепостного порядка в Московском государстве. Они обес­печивали за землевладельческими слоями населения не только их права на "денежные оброки и поместья и отчизны", но и право на их "мужиков- крестьян" и "холопов-невольников". Крестьянское "выхожденье" не допу­скалось; холопы должны были служить господам на старом основании, и предполагалось, что "вольности им господарь его милость давать не бу­дет". Сложный вопрос об отношениях государства к казачеству, которое по преимуществу и полнилось крепостными людьми, был не решен в до­говоре, а отложен до обсуждения его в думе. Но самая постановка этого вопроса в договоре указывает на настроение людей, писавших договор: они хотели рассуждать не об устройстве казачества, а о том, нужно ли са­мое его существование на Волге, Дону, Яике и Тереке.

Таков характер февральского договора. Его не могли бы подписать политические единомышленники и сторонники Шуйского; не могли бы принять и сторонники казачьего Вора. Ни родовая знать, ни протестую­щая казачья масса не находили в нем своего признания. Зато московская дворцовая знать позднейшей формации, образованная на принципе лично­го возвышения и хорошо знавшая силу придворного влияния, вполне мог­ла принять условия договора, выработанные М.Г. Салтыковым и тушин­скими дьяками. Первый человек в среде этой знати, Филарет Никитич Романов не только согласился вступить в сношение с королем, но после февральского договора собирался даже переехать из воровского стана в королевский. И другие представители тушинской власти стали на почве февральского договора с полным убеждением, начиная самим Салтыко­вым и кончая "самыми худыми людьми" - тушинскими дьяками, кото­рые в чаянии личного возвышения "приехали к королевскому величеству и почали служити преж всех"166.