Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII вв

Отъезды в Тушино были первым, и не самым худшим, видом общест­венной распущенности. Вторым ее видом была необыкновенная неустой­чивость политического настроения, ведшая к постоянному двуличию, к тайной измене тому, кому явно служили и усердствовали. Такое "ползкое естества пременение" сознавали сами современники и крепко осуждали "лукавствующих сердцем". Но от этого зло не слабело. Московское насе­ление, одинаково во всех слоях, делило свое сочувствие между боровши­мися сторонами: не оставляло Шуйского, но втайне радовалось его не­удачам; не останавливало тех, кто уезжал к Вору или прямил ему, и не их осуждало, но тех бранило, кто на них доносил. Многие жители Москвы находились в постоянных сношениях с тушинцами и добывали им вести. Не говоря о "лазучниках" простого происхождения, вроде попа Ивана Зубова и служилого человека Кирилла Иванова Хвостова, которые слу­жили Я.П. Сапеге в Москве, - даже лица видного общественного положе­ния могут быть заподозрены в предосудительных отношениях с тушин­скими властями169. Известна, например, записка от князя Ф.И. Мстислав­ского к его "другу и брату", Яну Петру Павловичу Сапеге с одною лишь просьбою, чтобы Сапега велел к нему "писать о своем здоровье", и с на­деждою, что князю Мстиславскому "даст Бог очи твои (т.е. сапегины) в радость видети". Если даже не соглашаться с издателями записи в том, что она относится к 8 июня 1609 года, если даже относить ее к лету 1611 года, когда Сапега спешил к Москве на помощь Гонсевскому и боя­рам, все же дружеская записочка боярина к гетману выдает их доброе знакомство, которому начало положено было, разумеется, не этим пись­мецом. Не меньший интерес возбуждает другое письмо к Я.П. Сапеге - именно то, которое писал из Москвы, в конце 1609 или начале 1610 года, "нищей царской богомолец" архимандрит Авраамий, "обещание живона- чальные троицы и преподобнаго отца нашего Сергия игумена постриже­ник". Нищий богомолец, очевидно, был очень влиятельный человек: че­рез своего ходока, попа Ивана Зубова, Сапега "царским словом" пригла­шал "архимандрита" Авраамия приехать их Москвы в стан Сапеги под Троицу, "чтобы земля умирити и кровь крестьянскую утолити". Авраа­мий на это отвечал, что в Москве уже все в нужде, "всем щадно, всяким людям", и потому "седенья на Москве будет не много", "обряд будет Шуй­скому скоро". Этими фразами Авраамий намекал на то, что уже недолго ждать умирения земли, конечного торжества Вора и свержения Шуйско­го, а стало быть, ему, Авраамию, нечего было и покидать Москву. А впрочем, он обещал выехать под Троицу, когда для него будет возмож­ность, "когда будет мой довол". Прося посылать к нему "бережно и нео- гласно" попа Ивана Зубова "для ради царьского дела", прося также не казать никому его грамотки, "старец архимандрит" смягчал свой осто­рожный отказ ехать к Сапеге ценным для тушинцев указанием на то, ког­да и какими дорогами приходят в Москву "станицы" от Скопина; в за­ключение от сообщал Сапеге, что из Москвы посылают к Скопину детей боярских, "чтоб он шел ранее, а москвичи сидеть не хотят долго в осаде". По актам того времени видно, что в Москве тогда было два архимандрита Авраамия - чудовской и андроньевский, но оба они, насколько знаем, не имели отношения к Троицкому монастырю и не могли влиять на троиц­кую братию, чтобы она подчинилась Сапеге ради умирения земли и уто­ления христианской крови. Мы не удивились бы, если бы в данном случае "старцем архимандритом" оказался знаменитый Палицын. К нему Сапега легко мог обратиться после неудачного приступа к монастырю в конце июля 1609 года, когда, потеряв надежду взять монастырь силою и боясь приближения наступавшего Скопина, тушинцы искали всякого рода средств овладеть поскорее монастырем. Присутствие монастырского ке­ларя в лагере осаждающих было бы для Сапеги очень важно. Сапега про­бовал склонить братию к сдаче монастыря с помощью русских людей, и в том числе М. Салтыкова и Ив. Грамотина, которые подъезжали к стенам обители и убеждали гарнизон признать царя Димитрия, потому что его уже признала будто бы и сама Москва. Братия не поверила обманным речам тушинских бояр, но она не могла бы не поверить своему келарю, если бы он решился вести такие речи. Вот почему для Сапеги имело смысл обращение к Палицыну. Нашей догадке о сношении Палицына с Сапегою не противоречит то соображение, что Авраммий Палицын не имел сана архимандрита и не был постриженником Сергиева монастыря. Автор письма завет себя "старец архимарит Авраамей", как бы намекая на то, что он еще не совсем превратился из простого "старца" в архиманд­рита. В Тушине могли произвести его в архимандриты, как произвели, например, старца Иова в архимандриты Суздальского Спасо-Ефимьева монастыря. Такого же повышения "в которой монастырь ему, государю, бог известит" просил себе у Вора чернец Левкий Смагин, знавший, что в Тушине не стеснялись раздавать и церковные саны и должности. Старец Авраамий мог быть в одной иерархии "старцем келарем", а в другой "старцем архимандритом" совершенно так же, как Филарет был в одной иерархии патриархом, а в другой митрополитом. С другой стороны, во­прос о месте и обстоятельствах пострижения Авраамия Палицына до сих пор еще темен. Свидетельства о том, что "обещанием" Авраамия были Соловки, идут не от самого старца и не из официальных документов, а из монастырских записей неизвестного времени и происхождения. Сам же Авраамий просил в 1611 году троицких властей его "покоить, как и про­чую братию", в Троицкой обители, покамест ему бог живот продлит. Очевидно, в то время вспоминая о смертном часе, он не вспомнил о Со­ловках, и это дает нам право сомневаться, чтобы свое "обещание" безыс­ходного пребывания Палицын дал именно в Соловецкой обители. Проис­ходя сам из близких к Сергиеву монастырю мест ростовских, дмитровских или переяславских, Авраамий вместе с прочими своими родичами приле­жал к Троицкой обители: ей передавал свои родовые земли; ей отдавал свои силы и таланты; ее же, наконец, славил в литературных писаниях170.