Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII вв

Все это было резким контрастом тому, что пришлось увидеть москов­скому населению в дни осады. Нам уже известно сплошное бегство из Москвы служилых людей при первых же неудачах царя Василия под сте­нами столицы и на Ярославской дороге. Одни бежали к Вору, изменяя царю Василию; другие не думая ни о какой измене, спешили домой, к сво­им семьям и хозяйствам из боязни, что воры их захватят и погубят. В сто­лице оставались только чины "государева двора" да из южных городов, по преимуществу рязанских, те служилые люди, которые еще до прихода Вора с семьями и людьми съехались в Москву, избегая опасности осады от владевших южными уездами воров. Однако и эти постоянные "жиль­цы" столицы не всегда хорошо служили Шуйскому. Царь Василий стоял во главе олигархического круга, которому не все сочувствовали и кото­рый не все уважали. Самовольный захват власти, самоуправство и жесто­кости вопреки торжественным обещаниям в подкрестной царской записи, личные слабости Шуйского - все это лишало его правительство необхо­димой нравственной силы. По словам И. Тимофеева, "скоропомазанием" царя Василия "вси людие о нем предкнушася". По отзывам того же Тимо­феева и других писателей, личная жизнь царя Василия соблазняла народ, потому что он был "нечестив всяко и скотолепен", правил "во блуде и пьянствах и кровопролитии неповинных кровей"; он занимался ворож­бою, "оставя бога, к бесом прибегая"; "во дни его всяка правда успе, и суд истинный не бе, и всяко любочестие пресякну" (слова князя И.А. Хворос- тинина). По мнению толпы, шумевшей на улицах против Шуйского, "он человек глуп и нечестив, пьяница и блудник"; он не достоин царства, по­тому что "его ради кровь проливается многая"; в народе говорили, что "он государь несчастлив": "глад и мечь царева ради несчастия". Вместе с самим царем Василием осуждению подвергались и его братья, особенно Димитрий. Именно ему молва приписывала большое влияние на дела и даже виды на престол: служилые люди "ненавидяху его гордости, сего ради и нелюбезен бяше во очию их"; ему приписывались самые незавид­ные качества ума и сердца. Олигархический кружок близких к Шуйскому "его бояр" представлялся москвичам далеко не дружным: в нем "друг дру­га ненавидяху и друг друга завидоваху". Шуйский не доверял своим боя­рам, "двоемыслен к ним разум имея", и "первоначальствующие державы его" в свою очередь были с ним не прямы. В тяжелых условиях междоусо­бной войны Шуйский напоминал Палицыну гонимого зверя, который "ха­пал обоюду, не ведая что": без разбора хватал он и правых и виновных, "убивая" их, предавая "смертному суду", никому не доверяясь, но время доносам и слушая тех, кто хотел служить ему языком. Боясь потерять власть, Шуйский, однако, не умел ею владеть и не казался ее достойным. Его энергия и ловкость не могли укрепить его на престоле, потому что представлялись средствами, направленными прежде всего на достижение личных и партийных целей168.

Москва помнила, что Шуйский был "самоизбранным" царем, видела, что он "погрешительну жизнь царствуя преходил", знала, что у него нет сил прогнать Вора, и потому Москва не почитала и не боялась своего пра­вительства; она держалась его лишь потому, что считала тушинское пра­вительство Вора еще более плохим, уже прямо воровским. Между двумя сомнительными властями во время тушинской блокады москвичи дошли до полного упадка политической дисциплины и нравственности. Давно втянутый в смуты и интриги, высший слой московского населения - при­дворный и служилый люд - легко изменял царю Василию и отъезжал в воровские таборы, но так же легко оттуда возвращался и вновь начинал служить в Москве с тем, чтобы при случае опять уйти в Тушино. Эти всем известные "перелеты" могли безнаказанно или с малым риском за­ниматься своим позорным изменным промыслом лишь потому, что оба соперника - и Шуйский и Вор - одинаково нуждались в людях и в равной степени ими дорожили. Дешевое раскаяние в измене спасало перелетов от казни, а легкая возможность уйти из незапертых ворот Москвы или из по­движных станов тушинцев побуждала к новым переездам "в покой теле­сных, в велику же работу вражию". Если служивых людей влекло в изме­ну чувство ненависти к господствовавшим олигархам или честолюбивое желание получить "болыии прежнего почесть и дары имения", то москов­ские торгаши везли "кривопутством" товары в Тушино из-за одного пре­зренного барыша, желая "десять гривен на шти сребреницах принята". Они продавали "на сребро отцов своих и братию", так как доставляли из Москвы в Тушино даже порох на погибель своих же близких. В Москве, словом, научились пользоваться политическим положением для частных целей и не сознавали еще, какую пагубу готовили этим родной стране.