Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII вв

Постоянная возбужденность москвичей делала возможными самые острые проявления политической распущенности - открытые мятежи против царя Василия отдельных слабых и незначительных кружков слу­жилого люда. Они желали произвести переворот с помощью уличной толпы, которую думали увлечь в восстание нечаянным на нее воздействи­ем. Первый мятеж такого рода умыслили московские дворяне, князь Ро­ман Иванович Гагарин и Тимофей Васильевич Грязной да рязанец Григо­рий Федорович Сумбулов "и иные многие". Они вошли толпою в Кремль, "в верх к бояром", и стали говорить, чтоб "царя Василия переменити". Бо­яре "отказали" им и разбежались по своим дворам. Мятежники между тем захватили в Успенском соборе патриарха и повели его на Красную площадь "на Лобное место и ведуще ругахуся ему всячески, биюще соза- ди, инии песок и сор и смрад в лицо и на главу ему мещуще; а инии, за пер­си емлюще, трясаху зле его". Гермоген, не сочувствуя им, едва ушел от них на свой двор. Только князь В.В. Голицын, один из всех бояр, приехал к мятежникам на площадь; остальные бояре сидели по домам. Те же из них, которые были "в полках", т.е. в подмосковном лагере на Ходынке, успели придти на помощь к царю Василию "собрався", иначе говоря, с от­рядами войска. Поэтому, когда мятежники с Красной площади пошли к царю Василию, чтоб "переменить" его, он уже имел возможность встре­тить их "мужественно и не убоявся от них убивства" Потерпев в Кремле неудачу, мятежники разбежались, и много их, "человек с триста", уехало в Тушино. Дневник Сапеги отметил это крупное московское происшест­вие и отнес его, по новому стилю, к 7 марта 1609 года, т.е. к 25 февраля по московскому счету. Это число приходилось в 1609 году на маслянице в субботу, называемую в те времена "сырною" или "сыропустною" суббо­тою. Именно про этот день толковал патриарх Гермоген в своих грамо­тах, обращенных к тушинцам. Он напоминал врагам царя Василия о не­удаче, постигшей " в субботу сырную" восставших на царя. В одной из грамот патриарх увещевал тушинских мятежников добить челом царю Василию и обещал им, что они будут прощены, как и те, "которая ваша братья в субботу сыропустную восстали на него государя". В другой гра­моте писанной вообще ко всем, которые "отъехали изменив" из Москвы, патриарх рассказывает обстоятельства бунта 25 февраля. Восставшие объявили патриарху, что они встали на Шуйского за его тайные казни: "и топере де повели многих, нашу братию, сажать в воду, за то де мы ста­ли", говорили они. "И учали (по словам патриарха) честь грамоту, писано ко всему миру из литовских полков от русских людей"; в этой грамоте ту­шинцы приглашали москвичей свергнуть Шуйского. Так из слов Гермоге­на обнаруживается важное обстоятельство, что движение князя Гагарина и его друзей было не без влияния тушинской агитации. Можно, кажется, указать на весьма вероятного заводчика этой смуты в лице известного Михаила Молчанова, который на другой же день после бунта выбежал вместе с князем Федором Мещерским из Москвы в лагерь Сапеги под Троицу. Большую мягкость, с какою Шуйский отнесся к мятежникам, можно считать указанием на то, что московское правительство видело в них легковерных жертв вражеской агитации. По уверению грамоты Гер­могена, мятежники получили амнистию: царь "тем вины отдал"; действи­тельно, даже князь Р. Гагарин, один из главных вожаков бунта, счел воз­можным не позднее мая того же 1609 года вернуться из "таборов" в Моск­ву вместе с подобным ему "перелетом", московским служилым литвином Матьяшем Мизиновым172. Не успел Шуйский сладить с одним заговором, как созрел другой: "хотели Шуйского убить на вербное воскресенье", 9 апреля, очевидно, в то время, когда он по обычаю должен был вести "осля" под патриархом. Заговор открылся по доносу В. Бутурлина. Боя­рин Иван Федорович Крюк-Колычев был сочтен главою заговорщиков, пытан и казнен на Красной площади, а сообщники его были посажены по тюрьмам. Однако, по слухам, не всех заговорщиков обличили: в мае 1609 года в Москве шли разговоры о том, что "бояре и дворяне и дети бо­ярские и торговые люди", которые "были в заговоре" с Колычевым и уцелели, "тем же своим старым заговором умышляют и хотят его (царя Василия) убить на вознесеньев день из самопала". Однако и в день возне­сения, 25 мая, Шуйский остался цел. Интересно, что московские люди все предполагаемые покушения произвести переворот приурочивали к празд­ничным дням, когда можно было ожидать скопления народных масс в храмах и церковных процессиях. На эти праздничные сборища возлагали свои надежды не одни московские заговорщики, но, кажется, и тушин­ские главари. Зная о волнениях в Москве на маслянице и о замыслах на вербное воскресенье, они имели какие-то сведения и о том, что в Москве будет "замятия" на николин день, 9 мая, потому, будто бы, что Шуйский, теснимый толпою голодающих, "у них упросил сроку до николина дни". После николина дня, принесшего тушинцам разочарование, они стали рассчитывать на троицын и духов дни, 4 и 5 июня, и в один из этих дней решились даже штурмовать "обоз" царя Василия и московские стены. Потерпев большую неудачу и потеряв много людей убитыми и пленными, "после того бою поляки и литва и русские изменники большими людьми не приходили на Москву"; но теперь они перенесли свои надежды на пет­ров день. Все эти расчеты на восстание против Шуйского праздничной толпы поддерживались тем обстоятельством, что весною и летом