Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII вв

Но если пало боярское правительство, если земский совет, бывший при боярах, был разогнан "изменниками" или милостиво распущен Сигиз- мундом из его королевского стана, то^еще было цело правительство цер­ковное и не был поколеблен патриарший авторитет. На патриарха и на церковную власть вообще ни мало не могло повлиять позорнейшее пове­дение под Смоленском митрополичьей свиты, когда знаменитый Авраа- мий Палицын и "иныя черныя власти", митрополичьи попы и дьякон, "от- купяся у конслера Лва Сапеги", разъехалися из-под Смоленска по домам. Патриарх неуклонно оставался на почве договора и польского наказа 17 августа, и ни для какой иной власти не было возможности поколебать его твердость. Блюститель веры и благочестия, он не только имел право, но и был обязан настаивать на точном соблюдении условий, назначен­ных оберегать от посторонних влияний не только существо православия, но и его исключительное господство в государстве. Глава иерархии и "церковный верх", патриарх имел многообразные средства действия и в правительственной и в общественной среде. В то же время он не мог, если бы и хотел, уклониться от действия в такую минуту, когда не стало вовсе государственной власти. "Ныне, по греху нашему, мы стали безгосударны, а патриарх у нас человек начальный", говорили тогда русские люди, ука­зывая на то, что московский обычай ставил патриарха, как ранее митро­полита, рядом с царем "с великими государи по ряду". Переставало суще­ствовать боярское правительство, - тем большие обязанности и полномо­чия падали на патриаршую власть, тем заметнее становилась личность "начального человека" Русской земли196.

Какова же была эта личность?

Современная патриарху Гермогену письменность представляет одну замечательную его характеристику. Автор хронографа 1616-1617 года откровенно объясняет своему читателю как светлые, так и темные сторо­ны личности патриарха, и притом объясняет с такою определенностью, что нам остается только перевести его язык на нашу речь, чтобы полу­чить "цельный образ человека, нравственное прямодушие и благородство которого было выше его умственных качеств". По словам хронографа, патриарх был сведущим богословом и искусно слагал речи, хотя не владел внешним красноречием: он был "негладкогласив", или "несладкогласен". Нравом же был он "груб" и упорен в гневе и опалах; не обладал проница­тельностью, был "ко злым и благим не быстро разпрозрителен"; поэтому был он легковерен, "слуховерствователен", подпадал лести и обманам и позволял себя увлекать в напрасную вражду. Так, наветы "змиеобразных людей" возбудили его против царя Василия, и патриарх перестал "отче- любно" совещаться с царем "на супостатные коварства", т.е. перестал поддерживать сторону Шуйских. Это облегчило "мятежникам" борьбу с Шуйскими; они сперва низложили царя Василия, а затем легко могли надругаться и над самим патриархом. Не предвидя последствий своего разлада с Шуйским, Гермоген после его падения желал показать себя "пе- реборимым пастырем" и начал обличать мятежников за их "христиано- борство", но, "уже времени и часу ушедши", не мог ничего сделать, и сам погиб. Писатель не считает Гермогена дурным человеком и жалеет его, но применяет к нему общее изречение, что "во всех земнородных ум че- ловечь погрешителен есть и от доброго нрава злыми совратен".