Очищение молитвой

Самость!!! Вот он, самый что ни на есть, лютый-то бич наш! Через него и деется в сердцах да душах наших та самая сатанина детель, на которую воюет, не зная покладу рук, Церковь-то наша, Православная! Да всё тщетно: как пришли в этот мире во грехе, так с ним ко Господу и отходим. И конца, и краю сему правилу нет. Ох, лют ворог человеческий вековечный, ох лют! А как продуман: аки змий в пяту жалит; и не знаешь, когда подкараулит. А подкарауливает каждого; ране-то и подкрепче люди были, и духовно, и физически — а всё ж падали и они. А уж нам-то… грех и рассуждать. Церковь-то воюет, а всё ж, и в Церкви нынче люди те же. Плотяные. Плотяные, как есть. Внутреннего своего — Божьего человека — многие ли взыскали?! Нет; горе нам по делам нашим. И в малом самость эту свою не можем уязвить, гордыню нашу проклятую — чего же на большое замахиваться?! Сиди вот — как теперь — в разрухе, вполне заслуженной; поддерживай утлый костерок, да моли Господа, чтобы случись что, себе душу забрал, а не оставил тут, в сокрушённом уж дотла мире, на пагубу, бродить неприкаянно в лютом голоде, тщась напитать гниющую плоть от подобных тебе. Страшны, неподъёмны грехи наши, каждого в частности, и вкупе — соборные. А всё ж, кара Божья, о коей, не зная устатку, твердили Святые Отцы наши, со времён оных — куда как страшнее! По Сеньке и шапка: всё нам поделом! Когда душою-то да правдой заниматься было золотое время, мы его на что тратили? А теперь уж всё: отзвенело лето золотое наше, пришёл срок и зимнюю стужу терпеть. Да Господа причитаниями не гневить — и так Его терпение вышло всё.

Что ж за люди-то мы такие?! Что ни подумай, что ни почни, куда ни глянь — всё ко греху, и ко греху единому. Казалось бы, известно: покуда жив — всему радуйся, да Господа благодари. А мы что ж? А мы всё те же: сами гневаемся и Господа суетой своею ещё более гневаем. И в малом грешим, и в большом — да вот ту же погоду хоть возьми. Сколь не понукай себя на терпение, а оно уж иссякло. Хилые стали духовно, не чета предкам — те и не такое выдерживали, крепились и духом не падали. И вот, наш черёд. А мы?!

А погода меж тем и вправду разгулялась. Через половину марта уж перевалило, а зима всё не унимается. Вроде как Бог, вконец ополчившийся, решил и в малом угнетать проштрафившийся плод созидания Своего: враз мир сокрушив, добавляет горстке упорных и мороз с метелями. Вон как через покосившуюся воротину-то снегом закидывает!

Шалый ветер бросил в лицо кутавшемуся в старую одёжину батюшке очередную порцию мелкого, как крупа, снега, и отец Зосима, перекрестившись, утёр лицо перчаткой с обрезанными пальцами — так-то сподручнее и посох в дороге держать, и с делами управляться. Утеревшись, старик, изрядно похудевший — и на чём только одежда-то держится? — подложил в начинающий чахнуть костерок несколько щеп, нарубленных загодя братом Глебом ещё с вечера. А теперь уж ночь; кто ж его знает — который час? За стену и нос не высунь: вмиг обморозит. Единственные часы у брата Глеба — одного из двух иноков, покинувших надёжные стены обители вместе с отцом Зосимой; а он давно уж отправился на разведку, да всё никак не вернётся. Как бы не худое что приключилось! Ну да брат-то Глеб — крепкий, здоровенный муж, словно буйвол. Да и топор его при нём, он с ним не расстаётся. Ежели мёртвые настигнут — ещё не беда, а ежели — бесы?! Помилуй Господи!!!

— Софроний, сынок! Глянь-ко — не идёт Глебушка? Что ж такое-то, как бы не случилось что… — позвал старец своего верного келейника. Когда батюшка благословил его оставаться в монастыре, уходя, Cафроний пал на колени перед духовным отцом.

— Помилуй, батюшка! А только волю Вашу на сей раз не выполню! С Вами пойду! А иначе не будет!

С Софронием в путь напросился и брат Глеб, из новых монахов, отбывавший свои послушания при монастырском гараже. Скромный сам и мастер на все руки, нравился он старому архимандриту. А тут пришёл, поклонился:

— Тоже пойду. Вы, конечно, батюшка, великой воли человек; не то, что я. Однако и испытания предстоят, по всей видимости, великие. Вон что за стенами-то творится. Посему, не могу Вас отпустить так вот. А я хоть и худой монах, а всё же армии пятнадцать лет за плечами. Чем могу — пособлю в пути. Не отказывайте!

Долгие вечера готовились к пути. Отец настоятель призывал к разуму:

— Отец Зосима, ну подумай же! Куда в зиму-то теперь?! И дорог-то нет! Вот подожди до весны хоть. Как растает — тронетесь. Сам видишь, какие зимы-то теперь, хоть прошлую вспомни! В смерть ведь идёшь!

Но отец Зосима был твёрд в своём решении:

— Да что ты, отец Тихон! А то сам не ведаешь, что так и так все в смерть идём. Одни ране, другие позже. Но зная то, что сделать ещё что-то можно успеть, не могу оставаться праздным. Пойду. Бог поможет.

— А вот скажи мне, отче: не может ли быть так, что книга сия есть элемент сатанина промысла? Как мы можем быть уверены, что то, что написано в ней, не от врага исходит?! Мы с нею носимся тут, как курица с яйцом, уже седьмой год… Вот время-то летит, а? А растолковать смысл, всё ж, до конца так и не смогли…