Очищение молитвой

Разрушены…». Интересно тоже. Что думаю-то: не о тех глазах речь, чем зрим, о иных она. — погрозил пальцем старик. — Ох, непростой монах сей был, непростой. Давние времена, а читаешь сейчас. А изложил так, что теперь, что в его годы смысл не теряется. Вот тебе и «небеса», Тихоне. Применительно к нашему времени и произошедшим — будь они неладны — событиям, речь о спутниковом слежении, видимо.

— Ох, какие ты слова знаешь, преподобный! Прям от бесов на спутники вышел! — улыбнулся в густую бороду отец Тихон. — Встаёт тогда вопрос у меня, отче: о каких это «других» идёт речь далее?

— А вот это вопрос! — развёл с улыбкой руками отец Зосима. — Кто знает, не мы одни в монастыре нашем жить оставлены. Где-то правительство, куда-то делась армия… Невелик вред, войной скоротечной нанесённый. А те, как сгинули…

— Вот видишь — «те»! И в тексте так, гляди!

— Верно! Самое простое объяснение часто и является правильным. «Те», «другие», минится мне, и имеются ввиду как наши собратия.

— Но это всего лишь догадки! Ясного-то указания ведь нет!

— А тебе всё на блюдечке подай! И тем, что Бог дал, надо довольствоваться! Да я уверен в этом, зри: «За ними — те. И, кабы не старик, им пасть..». Видишь! «Те» не имеют отношения ко врагу, кой — с «небес». А те, кто не с ним — те с нами! И далее: «А там, другие устремятся в битву, прозрев Где ворог, кто он и каков..». Видишь ли?

— А так и есть! Но далее смотри: «А те, что в море…». Это как понять?!

— Мда… Пока — неясно. А «град, где пали стрелы…» как видишь? Москва?!

— Она. — кивнул настоятель. — Ведаешь же, что по ней американцы удар ракетами нанесли. Они вот и есть, видимо, те «стрелы».

— И верно ведь. Получается, Евлогий сей — мир его душе — в сих строках даёт нам направление, как идти… Но вот куда?!

— Великая загадка сие есть! Но, мниться мне, что, как и ранее, в самих строках этих прячется ответ. И рассматривать надо весь стих вкупе, как ранее мы делали. А посему, зри начало опять. О чём там речь?

— Да ты голова, отче! Если взять в целом… а ну-ка, ну-ка! — поправив очки, отец Зосима снова углубился в текст, и проведя за его изучением несколько минут в тишине, резким движением сбросил свои массивные очки на стол и сияющим, даже можно сказать, игривым взглядом, упёрся в Тихона. — А вот скажи мне… Среди мирян, нашедших приют в нашей обители, не знаешь ли кого, с армией связанного? Может, пенсионера, а то и офицер какой среди них есть?

— Ммм… С ходу не скажу. Знаю, брат келарь составлял списки, как закрыли мы ворота обители на третий день. А что?

— Нужен нам такой человек!

— Тогда пошлю за Онисимом, что уж!

Отец Зосима зрил не в бровь, а в глаз. В его голове смысл текста обрёл ясные и чёткие очертания, и лишь толика информации требовалась ему, дать которую богатая монастырская библиотека не смогла бы. Ну не найти в монастырях карт с местонахождением пунктов связи с военными спутниками, которые, ежели не истреблены за время скоротечного конфликта, и могут быть единственными «глазами», которые следят за «небесами»!

Наутро отец-келарь привёл в его комнатку рослого, подтянутого мужчину преклонного возраста. Старец видал его не раз — и на службах по храмам, и на работах на территории. Что уж, в монастыре, за прочно запертыми воротами, отсекающими обитель от страстей и страхов внешнего мира, за годы добровольного затвора все стали одной семьёй — и монахи, и миряне, нашедшие кров и убежище под благодатной сенью монастырских келий и куполов. Каждый на глазах, но насквозь не прозришь — что за человек, что за род его занятий был до того, как…

— Привёл. — поклонился отец Онисим, тучный мужчина средних лет, с курчавой бородой, монастырский келарь. На нём и лежала основная тягота встраивания мирской общины монастыря в непонятную и сложную церковную жизнь обители.

— Здравствуйте, батюшко! — поклонился и сложил длани для принятия благословления духовника мужчина.

— Проходите, проходите, милок! Что ж Вы в дверях-то? Как величать Вас? Прошу прощения — часто виделись, а имени Вашего не припомню…

— Олег Николаевич Страхов, отец Зосима. Можно просто — Олег. — присаживаясь на стульчик, на который его настойчиво направляли сухонькие руки отца Зосимы, ответил тот.

— Как же, как же, Олег Николаевич, давайте уж по чину. Не нужно нам «простоты», не простой разговор у нас с Вами пойдёт. — уселся на аккуратно заправленную кровать батюшка, которая была изрядно высокой — ноги старичка повисли над полом. Заметив, что посетитель, глядя на него, сидящего этак, едва заметно улыбнулся, батюшка отмахнулся: — Старость! Сохнем с годами; раньше-то доставал! Ой, что ж это я?! Пригласил — а не угощаю; чайку? Нашего, монастырского, с травами! Давайте, а?!

— Ну, давайте, батюшко!

— Сейчас, сейчас! Вот ведь, забывчивый какой! Сафрооооний, милок! Угоди старику — согрей нам чаю с Олегом Николаевичем!

Тихий Сафроний неслышно возник, кивнул, и тут же растворился за дверью, вернувшись через пять минут с дымящимся чайником, плошкой мёда и двумя ложками.