Очищение молитвой

— Тихон… и того, что смогли — изрядно хватит. Разве нет?! Ну как можно нам быть в затворе теперь-то? Эвон ведь. Считай хоть на пальцах: сколько времени осталось отпущенным, коли мы правы с тобой в толкованиях наших? Надо торопиться: выходит время. Не усердствуй — теперь пойду, как решил.

— А ежели — нет?! Вспомни — скрытый смысл сего писания мы искали с тобой по косточкам, да по крохам, интуицией лишь одной руководствуясь. Подумай: какова причина сокрытия текста того более, чем на полтора века, от Церкви? Да и достался он тебе, мягко говоря, странными судьбами.

— Не терзайся сомнениями, Тихон. И меня не блазни. Не сделав, шагов не придприняв — насколько горше будет знание того, что мог, да не осуществил. Сам знаешь: проверить можно лишь, к сроку поспев. Тут и вскроется тогда, правы мы были с тобой, или ошибались, подверженные искусу. А видишь сам — сбывается, сбывается речённое монасем тем, мир его душе. Надо идти. А идти мне — тебе нельзя; обитель на тебе. Всё ведь решили, что ж ты теперь?!

И воистину, неисчислимое количество вечеров провели отцы настоятель и духовник в монастырской библиотеке, тщась растолковать и хронологически привязать пророчества неизвестного монаха. Труд адов, иначе не скажешь: годы и погоды не пощадили хрупкую книгу, многие страницы сотлели, изгнили; другие, щедро траченные сыростью, навеки спрятали написанное на них от глаз. Море трудов и свидетельств перелопатили батюшки, и выходило так: книга сия являлась копией, а отнюдь не оригиналом, вручную переписанная братом-писарем Соловецкой обители в 1876 году. Другие свидетельства, именующие текст «прорчествами конца времён Евлогия, что со Смоленщины», временами попадались и в более поздних трудах святых отцов, историях обителей. Последнее, найденное отцами свидетельство, датировалось 1918 годом, когда некий брат Георгий составлял своему архиерею список книг и утвари, реквизированной большевиками в Николо-Ахангельском монастыре. В наше время следы труда терялись, и где бы не искали они, уже более не всплывали. День за днём, крупица за крупицей, распутывали они таинственную нить пророческих видений монаха, жившего неизвестно где и оставившего после себя лишь этот таинственный труд. Некоторые строки пробирали отцов до дрожи своими ужасающими предсказаниями, в других достаточно ясно раскрывались сроки грядущих событий. Нет, даты и время, конечно же, проставлены не были; структура текста была иной. Времена наступления событий указывались провидцем в привязке к другим, между иными очерчивались интервалы.

  «Минёт шестнадцать дён  И новой карой посетит Господь наш.  Пусть тогда оставляют дома свои те,  Кто не оставил ещё:

  Доле быть в градах не можно.  Делают так: берут с собой, что на зиму.  Готовыми быть к гладу и тень таит опасности:  Един, да не дерзни быть!

  Вот, души мертвых обстоят за мертвыми,  И страх от них велик, и вред их весьма зел.  Исторгнув прочь живую, устремяться в плоть,  И воплотятся, якоже живущие.

  Тогда конец тому, кого постигло сие,  И скитаться тому в сером мире.  Бегут же в веси, алчно Господу взывая.»

Вот такие строки следовали, например, за теми, которые описывали явление в мир прожорливых тварей из-за гробовой доски — ходячих, вечно алчущих мертвецов. Как-то само собой, нормальная монастырская характеристика опочивших — «покойные» — отошла в прошлое и забылась за ненадобностью. Покоем для мертвых более и не пахло. А всё это, и многое иное, исполнившееся уже позже, было изложено неизвестным монахом и растолковано отцами Зосимой и Тихоном. В ходе трудов и набрели они на полуистлевшие строки: