Одевая эпоху

Я, как француз, буду воевать против Австрии и не могу при этом держать у себя дома австрийца. Я забираю вас в Париж, и вы станете первым в списке военнопленных». Я вел себя с ним вполне корректно, только попросил сесть на переднее сиденье, рядом с шофером, а утром, приехав в Париж, передал военному коменданту, который заключил его под стражу. Затем я собрался, надел форму, попрощался со своим Домом моды, закрывшимся на неопределенное время, и служащими, оставшимися без работы. Многие из них плакали, провожая меня на вокзал. Прибыв в Лизье, в расположение моей части, я вручил военный билет капралу, который принимал резервистов. «A-а, уклонившийся, – сказал он. – Пятнадцатая рота, здание слева». Я стал объяснять, что я не уклонялся от службы и могу это доказать. Вскоре придет письмо от консула и т. д. и т. п. «А мне плевать, – ответил он.—

У меня сведения, что вы уклонившийся. Пятнадцатая рота, здание слева».

В пятнадцатой роте собрались все уклонисты моего призыва, иными словами, всякий сброд, темные личности, отбросы общества. Положение было незавидное. Нас выдерживали под наблюдением: командиры не вполне доверяли нам и не знали, как мы поведем себя, оказавшись на фронте.

На следующий день весь полк отправили в Шарлеруа, где ожидалось массированное наступление немцев. Я горько сожалел, что не могу быть вместе с моими товарищами. Но пятнадцатую роту выдерживали под наблюдением.

Через несколько дней мой полк был почти полностью уничтожен. Я потерял большинство старых товарищей. Вернулись лишь немногие, раненые и покалеченные, я их видел в первых санитарных поездах. Сам того не зная, консул в Кельне своей необязательностью спас мне жизнь.

В моих документах было указано: «Профессия – портной», а потому меня отправили в распоряжение полкового портного. Он очень удивился, узнав, что я не умею шить, и посчитал меня зловредным смутьяном.

На мое счастье, я встретил в Лизье двух старых друзей. Первый из них был Эшман, который, при его стесненном материальном положении, очень страдал от армейской жизни. Я уже говорил, какой замечательный собеседник был Эшман, какую богатую и причудливую фантазию проявлял в разговоре, с какой блистательной и дерзкой внезапностью переходил от одной темы к другой, порой используя самые невообразимые ассоциации. Я предложил Эшману поселиться вместе со мной в скромном гостиничном номере. По вечерам мы ужинали с Дереном, знаменитым художником и заядлым велосипедистом. И среди этой жизни, полной невзгод и тревог, мы порой искали утешение в том, что любили больше всего, – в искусстве.

Мы жили в старой гостинице «Мавр», и обои в моей комнате были такими обтрепанными и грязными, что я решил их сменить. И наклеил сине-бело-красные, чтобы они ежеминутно напоминали мне, зачем я сюда приехал. Между прочим, хозяин гостиницы до сих пор показывает эту комнату гостям, как если бы в ней жил сам Бонапарт…

В этом овеянном историей, но убогом интерьере Дерен начал работу над моим портретом. Я не хотел, чтобы он запечатлел меня в военной форме, которая мне совсем не шла, поэтому я переоделся в гражданский костюм, и Дерен принялся выискивать в моем облике определяющую черту – по его мнению, это была деспотическая властность, какую часто можно увидеть на портретах венецианских вельмож. Он написал прекрасный портрет, я бережно его хранил, пока череда финансовых катастроф не заставила меня продать его. На следующий день, вдохновленный этим примером, я написал портрет Эшмана.

Портрет Поля Пуаре работы Дерена, 1914

Примерно в это же время я представил в отдел обмундирования новую модель шинели, которую изобрел сам. Расход ткани на мою шинель был на шестьдесят сантиметров меньше, чем на обычную, а портной сэкономил бы на ней четыре часа работы. Меня направили на прием к министру обороны. Мильеран сидел во главе длинного стола, окруженный генералами и начальниками отделов министерства. Я сумел убедительно доказать преимущества новой модели, хотя генералы, возмущенные моим неуставным поведением, требовали, чтобы я замолчал, то и дело повторяя: «Вас никто не спрашивает!» Мильеран отдал приказ о моем переводе в Бордо, где я должен был организовать серийное производство шинелей нового образца.

Я вызвал туда кое-кого из моих прежних сотрудников и обещал обеспечить их всем необходимым для жизни на то время, пока дело не будет налажено и они не начнут зарабатывать сами. Три месяца я содержал их на собственные средства. Но несмотря на мое сильнейшее желание работать, мне приходилось сидеть сложа руки.

Тогда я отправился на прием к Клемансо[279] и сказал, что приехал в Бордо изготавливать обмундирование, но мне не создали для этого никаких условий. В городе есть заброшенная церковь, которую можно превратить в отличную швейную фабрику, здесь имеется три тысячи безработных женщин, они могли бы стать швеями. Наконец, в Ангулеме на одном из складов хранятся емецкие швейные машины, которые можно использовать.