Одевая эпоху

Как-то раз нам захотелось воспроизвести атмосферу парижского кафешантана и народных балов за последние полвека. В этом представлении можно было увидеть Тальони[302], Пайву[303], Патти[304], Лолу Монтес

[305] и самых известных гетер империи. Декорации, среди которых резвились эти призраки прошлого, тщательно воспроизводили обстановку, модную во времена их молодости. «Бал Мабий»[306] с окружавшими его кабачками и лавчонками и «Парижский сад» с газовыми рожками вдоль рампы были воссозданы до мельчайших подробностей, и старых парижан это зрелище волновало до глубины души. На сцену выходили все звезды, сделавшие знаменитыми песни Полюса, такие как «Посмотрели мы ревю», «Овернские солдатики» и «Купальня у “Самаритен”», а затем и сам Полюс, в исполнении писателя Рене Фошуа[307]. Будучи поразительно похожим на этого артиста, Фошуа из любви к искусству согласился каждый вечер петь в моем театре, который я назвал «Оазис». Однажды среди зрителей оказался сын Полюса. Ему показалось, что он снова видит отца, он заплакал и бросился за кулисы, чтобы обнять и поблагодарить Фошуа.

На нашей сцене можно было увидеть также Терезу[308]

. Она исполняла песни «Когда уточки плывут вдвоем», «Женщина с бородой» и «Патруль», а вокруг нее расположилась так называемая корзиночка, группа артисток, сидевших в кружок, с букетиками на коленях, ожидавших своей очереди выступить и бросавших лукавые взгляды в зал. Роль Терезы исполняла великая Дельна[309], она прекрасно справлялась с этим благодаря своему грудному голосу, который мог звучать иногда трагично, а иногда комично.

А еще у нас выступала настоящая Иветта Гильбер[310]. Я с большим трудом уговорил великую артистку снова выйти на сцену, ее пришлось долго упрашивать. Я пустил в ход все мыслимые аргументы, чтобы тронуть ее сердце и подстегнуть самолюбие. Наиболее чувствительным ее ухо оказалось к звону монет, и она согласилась исполнить свои знаменитые песни, хотя отдавала предпочтение средневековой поэзии, изучением которой занялась в последнее время.

И мы услышали сто раз перепетые песни Ксанрофа[311], затем «Пьянчужку», «Фиакр» и ранние произведения Мориса Доне

[312].

Это был тощий, жалкий паренек,Вскормленный жидким молокомХудосочной кормилицы.

Сначала на сцену выходила певица, подражавшая Иветте Гильбер, причем довольно-таки бездарно. И тут настоящая Иветта Гильбер, сидевшая в публике, поднималась с места и говорила ей: «Нет, мадемуазель, у вас получилось очень мило, но совсем не похоже. В те годы Иветта Гильбер пела примерно так». Затем начинался ее номер, который публика встречала настоящей овацией. Люди сходили с ума, каждый вечер без конца вызывали ее, кричали: «Бис! Бис!»

А еще я извлек из забвения Аристида Брюана[313], и мы стали друзьями. Я поехал за ним в Куртене, куда он удалился, завершив свою карьеру. Там у него был красивый домик на склоне холма, где он жил с женой, знаменитой в свое время Матильдой Таркини д’Ор: голос у нее остался таким же мощным, хоть она и поделилась им с сыном. Я никогда раньше не бывал у Брюана, и мне дали не слишком точные указания, как его найти, но, подъезжая к Куртене, я вдруг увидел балкон, на котором сушились красные рубашки и шарфы. «Это здесь!» – воскликнул я. И не ошибся. Брюана мой визит не порадовал, он не был готов к моему предложению и отверг его. Я посулил ему щедрый гонорар, но он не согласился. Пришлось удвоить обещанную сумму. Уезжая, я не был уверен в том, что Брюан выступит у нас, но надеялся, что Таркини д’Ор сумеет уговорить его: наверняка ей хотелось снова увидеть Париж и присутствовать при возрождении кумира всех парижан. Это чудо произошло, и оно повторялось каждый вечер с такой же регулярностью, как закат солнца. Брюан выходил в своем традиционном костюме, который придумал сам: черная бархатная куртка и брюки, черные сапоги, красная рубашка, красный шарф и огромная черная шляпа в стиле Рембрандта.

В этом одеянии вид у него был диковатый и мрачный, что вполне соответствовало духу его песен. Своим по-прежнему звучным голосом он пел вещи, которые все помнили наизусть – «На Монпарнасе», «В Бельвиле», «Живущий на берегу» и «Продам карандаш за монетку». Выступления Брюана заставили задуматься многих зрителей: когда-то они не принимали его всерьез, а теперь поняли истинное значение его творчества. А я стал другом Брюана, большого поэта и жизнелюба, славного и бесстрашного человека. Он до сих пор смеялся, вспоминая, как наводил страх на публику, как в молодости издевался над буржуа за их же деньги. А теперь он сам стал образцовым буржуа.