Одевая эпоху

Несколько раз я ужинал с Брюаном и компанией его друзей в маленьком кабачке на Монмартре, а после ужина мы пешком поднимались в знаменитое кабаре «Юркий Кролик». Хозяин этого заведения Фредерик и его постоянные посетители конечно же встречали Брюана как дорогого гостя. Несмотря на слабое освещение, традиционное в этом приюте нищеты, люди сразу же узнавали великого шансонье и всякий раз просили спеть. А он был счастлив, что его не забыли, что он опять здесь, в привычной обстановке, перед людьми из народа, которые умели ценить его песни и всегда восхищались им.

Аристид Брюан и папаша Фредерик в кабаре «Юркий Кролик». Фото – Шарль Булар

Помимо концертов и спектаклей, в «Оазисе» каждую неделю устраивались тематические праздники. Однажды у нас состоялся праздник Французской охоты, куда все приглашенные должны были прийти в охотничьих костюмах. Среди зелени сада красным пятном выделялись костюмы псарей. По совету Бони де Кастеллана я украсил большой газон темно-зелеными лампочками, подсвечивая узоры из подстриженных кустов букса, они в то же время расчерчивали газон на миниатюрные лужайки. А посередине на связках веток был подвешен настоящий олень. Затем появилась свора гончих в сопровождении псарей. Затрубили рога, приглашая делить добычу, и главный псарь герцогини д’Юзес[314], предложивший мне по такому случаю свою помощь, разделал оленя. Ногу мы торжественно преподнесли супруге английского посла. Сельские радости в самом сердце Парижа, в двух шагах от Елисейских Полей, – можно ли придумать более приятный сюрприз?

Другой праздник назывался «Чрево Парижа». Все гости при входе должны были надеть поверх смокинга блузу и крестьянский берет или шапку грузчика с Центрального рынка, а декорации изображали деревенский рынок на Главной площади. Телеги, груженные морковью, репой и цветной капустой, сворачивали с Елисейских Полей в наш сад, и гости буквально расхватывали эти овощи, а затем подносили их в дар прелестным хозяюшкам, которым предварительно раздали сетки для провизии. Все получили по набору для супа. Был у нас и продавец жареного картофеля. Он трудился не покладая рук, и его товар наполнял сад специфическим ароматом, усиливавшим впечатление от праздника.

А еще я устроил праздник Нуворишей, имевший колоссальный успех. Все женщины должны были прийти в серебряных или золотых платьях, иначе их не впускали. На столы, за которыми сидели гости, сыпались пригоршни луидоров и пятифранковиков, а затем начался фейерверк, изображавший золотой дождь. Гостям дюжинами подавали устриц, но не простых: в их раковинах были спрятаны жемчужные ожерелья. Праздник выглядел особенно пикантным, потому что тогда как раз началась эпоха всеобщих финансовых затруднений, и нувориши в скором времени могли превратиться в нищих.

Был у нас еще праздник Лунного света. Всем дамам при входе раздавали боа из перьев, сетки для волос, унизанные жемчугом и бриллиантами, маленькие лунные серпы, головной убор Дианы[315], и белую пудру. Каждая превращалась в очаровательную Коломбину[316]. У мужчин поверх тюкседо[317] был надет большой воротник из муслина

[318], а на голове красовалась посыпанная мукой шляпа Пьеро[319]. Мне запомнился темнолицый арабский шейх, непонятно как угодивший на этот праздник: сдержанная веселость Пьеро сочеталась в нем с меланхоличностью мадонны, высеченной из черного дерева.

Весь сад был затянут сверкающими паутинками, словно в бабье лето, а с неба в обволакивающем, нежном голубом свете падали серебряные блестки, похожие на неосязаемые капли дождя.

Неудивительно, что гости были не в состоянии стряхнуть с себя эти чары и никак не могли понять, что в два часа ночи им пора разъезжаться. Из-за этого у меня бывали неприятности с полицией, донимавшей меня своими придирками и усугублявшей трудности моему начинанию. В результате «Оазис» просуществовал всего один сезон, но обошелся мне в полмиллиона. Я сам был виноват. Мне бы следовало сообразить, что в такое время года в Париже не наберется достаточно публики, которая могла бы обеспечить успех и процветание делу, затеянному с таким размахом. А иностранцы, заполняющие город и июле и августе, не могли понять всей прелести моих исторических реконструкций. Полюс, Тереза – эти имена для них ничего не значили. Они не имели понятия, кто такой Фошуа, а воссозданный «Бал Мабий» не представлял для них никакого интереса, поскольку танцовщицы, исполнявшие этот номер, не показывали голые ноги.

В конце нашего спектакля на сцене появлялась императрица Евгения, окруженная придворными дамами, все были в кринолинах, в больших шляпах и с длинными локонами, падавшими на плечи. Мы воспроизвели картину Винтерхальтера[320], которую знают и любят все художники. В то время как часть зрителей, поднявшись с мест, аплодировали этому видению былого, американцы, безразличные к императрице и Винтерхальтеру, стали расходиться, торопясь в свои космополитические паласы или модные дансинги.

Как это горько!

XVII. В Америке