Один

Он не идеализирует этих освобождаемых. Он именно говорит о милости к падшим, а это очень важно и очень сложно. Конечно, он был гениальный поэт и поразительный человек. Я думаю, что лагерная проза Домбровского, точнее тюремная, и проза Наума Нима ещё — они стоят, по-моему, рядом, как такое утверждение человеческой силы. Нима я очень рекомендую всем читать, в особенности, конечно, „Звезду светлую и утреннюю“, это тоже манифест силы и благородства.

Эрнст Юнгер? Я не возьмусь читать о Юнгере лекцию, потому что он мне неприятен. Я стараюсь говорить о том, что я люблю. Вот этот больше 100 лет проживший фашист, из дневника которого так убедительно Литтелл склепал своих „Благоволительниц“… Ну, там много источников: Эренбург в частности, Гроссман, но особенно, конечно, Юнгер. Я не чувствую к нему большой симпатии. Он очень близок к интеллектуальному оправданию фашизма, а я не люблю интеллектуалов, которые стоят на таких резко консервативных позициях. Несимпатичен он мне.

О „Хаджи-Мурате“ можем поговорить при случае. О Фолкнере и Стайроне — обязательно.

„Ваше мнение об Ошо, Экхарте Толле и других духовных учителях“. Я не считаю их шарлатанами, нет, но я недостаточно знаю Ошо, чтобы о нём говорить. Почти совсем ничего не знаю об Экхарте Толле. Почитаю — поговорим.

„В самом первом ночном эфире Вы говорили о том, что учиться надо там, где научат не только и не сколько профессии, а получить как можно большее количество знаний“. На этот вопрос успеваю ответить только через 3 минуты.

_{НОВОСТИ}

― Доброй ночи, дорогие друзья! Это программа „Один“, Дмитрий Быков. Спрашивают, что так громыхнуло. Это гром громыхнул, тут у нас гроза. У нас даже отрубился телевизор, который здесь показывает. В любом случае это не худшее, что могло случиться. Я начинаю отвечать на вопросы, пришедшие в почту.

„Расскажите, пожалуйста, о своём отношении к нескольким английским писателям XX века, в частности: Моэм, Олдингтон, Кронин, Пристли, Уэйн. Список субъективный, на основе личных пристрастий“.

У меня давно была такая мысль, что Диккенс дал жизнь, породил шестерых великих британцев, каждый из которых воплощает собственную традицию, это: Киплинг, Честертон, Стивенсон, Голсуорси, Шоу и Моэм. Да, Уайльд ещё. Семерых.

Моэм — скептик, не циник, как его часто называли, великолепный скептик. Ранние романы очень плохие. Начиная примерно с „Бремени“ («Of Human Bondage») пошли сплошь шедевры. Я больше всего люблю, конечно, «The Moon and Sixpence» («Луна и грош»), это для меня одна из первых прочитанных по-английски, одна из самых любимых книг. Я очень люблю «Пироги и пиво». Вообще вся трилогия о художниках замечательная («Театр» — третья её часть). Я вообще считаю, что Моэм — прекрасный знаток и терпеливый, снисходительный живописатель человеческой психологии. Особенно из рассказов я люблю «Рыжего», «Дождь» («Дождь» очень люблю), «Макинтош». Очень люблю поэтику этих всех колоний, службы в колониях, о бремени белых. Он наряду с Киплингом один из самых точных живописателей этого всего.

У Кронина я больше всего люблю «Звёзды смотрят вниз», первый прочитанный мной его роман, хотя и понимаю, что это соцреализм. «Замок Броуди» — тоже очень хороший.

Олдингтон никогда мне не нравился, потому что как-то не очень человечный автор. Ну да, «Все люди — враги». Все люди и есть враги.

Пристли — гениальный драматург. «Время и семья Конвей» — самая интересная драматургическая композиция, которую я знаю, где два действия — первое и третье — происходят в одну эпоху, а второе — в будущем, чтобы мы уже видели, чем это закончилось. Гениальная пьеса, «Time and the Conways». И я очень люблю, конечно, «Опасный поворот».

Об Уэйне не могу сказать ничего определённого, потому что читал его в раннем детстве. Имеется в виду «Путь наверх», что ли? Нет, не впечатлило.

«Ваше отношение к творчеству Вампилова?» Восторженное. Человек, умевший строить сюжет так, что не оторвёшься, притом, казалось бы, ничего не происходит. Я меньше люблю «Утиную охоту», потому что слишком амбивалентный герой. Я не знаю, за что любить Зилова. Даже Даль пригасил всё своё обаяние, его играя. Но «Прошлым летом в Чулимске» или «Старший сын» — это гениально.

«В сказке „Attalea princeps“ Гаршина теплица является метафорой государственного строя или всё-таки Родины?» А в чём разница? Государство — это такой наместник Родины на земле. Конечно, это строй, который интеллигенция пробивает и тут же гибнет. Но теплица же воспроизводится? Значит, это Родин, сынок.

«Видите ли вы перед собой пальмы, которые начинают расти, и ждёт ли их такой же печальный исход — то есть погибнут после того, как они сломают теплицу? Или возможен в XXI веке другой исход?»