Один

Житинский прекрасно понимал, что проза сложнее стихов, — сложнее потому, что вариантов больше, меньше костылей (владение формой, например), с помощью которых можно протащить банальность. Проза требует гораздо более тонкого чутья и более тонкого представления о ритме. Горенштейн вообще говорил, что в прозе ритм важнее, чем в поэзии. Житинский был таким прирождённым прозаиком, который писал прозу с той же степенью концентрации, с той же теснотой стихового ряда, что и поэзию.

Но удивительно другое. Житинский ведь вообще не считался фантастом никогда, хотя у него все произведения так или иначе несут в себе дозу поразительно свободного, лёгкого божественного вымысла. Почему он не был фантастом? Хотя фантасты и наградили его один «гайкой» Стругацкого за прекрасную повесть «Спросите ваши души», но почему-то он не воспринимался как фантаст. Это можно понять. Дело в том, что фантастические допущения в повестях и романах Житинского не мешают глубине психологического анализа, не мешают точности определений. Это не фантастика, но это проза с фантастическими допущениями.

Конечно, главным произведением Житинского (вот меня многие спрашивают, что почитать) был законченный в 1985 году роман «Потерянный дом, или Разговоры с милордом». Милорд — это Лоренс Стерн. Роман написан в таком же духе свободного разговора (даже трепотни, даже болтовни), как стерновские «Сентиментальное путешествие» или ««Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена», — это разговоры с милордом, которые обрамляют достаточно напряжённый и достаточно увлекательный сюжет романа. Разговоры эти придают роману замечательную озорную лихость, свободу. Собственно, и сам роман написан с множеством лирических отступлений. Это свободный роман, но у него при этом довольно жёсткая фабула.

Есть дом в Ленинграде, в нём живёт архитектор Демиле с семьёй, он потомок французского солдата, который обрусел и здесь остался. Демиле занимался когда-то как архитектор привязкой этого дома к местности, но привязал он его плохо. И вся его жизнь, в общем, плохо привязана: он изменяет жене, у него нет чёткой ни этической, ни человеческой, ни гражданской позиции, как-то он не очень привязан к жизни.

И вот однажды, когда он от любовницы возвращается в свой дом, он видит, что дом улетел. Просто тлеет газ в оборванных трубах, капает вода в водопроводе, а дома — огромного, многоквартирного дома — нет на месте! Дом улетел. И где он приземлился в Ленинграде, естественно, всячески силовики скрывают, спецслужбы скрывают. Он приземлился на пустыре, где до этого стоял пивной ларёк. Для того чтобы расчистить место для дома, пивной ларёк пришлось поднять в космос — он улетел, летает теперь в космосе.

И ходит среди алкашей легенда, что тётя Зоя, знаменитая своей честностью, всегда доливала пива после отстоя. Так вот, тётя Зоя, знаменитая честностью своей, вознеслась, как о ней говорят. Вот ходит такая легенда, что эта святая продавщица улетела вместе со своим ларьком. Она улетела в космос, питается пивом. Советский человек может выжить в безвоздушном пространстве. Она говорит: «Да я в блокаду выжила. Что мне космос?» Она там выживает, естественно. А на место ларька приземлился дом.

И вот архитектор Демиле бродит по Петербургу, по Ленинграду, потом бродит по всему Советскому Союзу, отыскивая свой дом. Там гениальное пророчество о судьбе СССР. Это роман о потерянном доме, о потерянной Родине, об исчезнувшем чувстве дома, о потерянном интернационализме, о потерянной общности. И, в конце концов, архитектор Демиле живёт в дворницкой своего дома, не понимая, что это его собственный дом, он не узнает его. Он не знает о том, что жена его там же живёт. Она пыталась как-то забыть его — и не вышло у неё. Заканчивается этот роман, как и многие книги Житинского, на крыше. У автора вообще была тяга заканчивать свои произведения на крыше, потому что выход может быть только через крышу.

Этот роман, этот огромный трёхтомный (его напечатали, на четверть сократив) советский эпос, последний великий советский роман и подводит итоги 70 годам советской власти, и содержит в себе поразительно точное пророчество о судьбах этого дома. Сначала в этом доме после его перелёта намечается грандиозный энтузиазм, потом — колоссальная разруха: на лестницах кучи дерьма, полная взаимная ненависть, неприязнь.

И несколько искусственный такой финал, который… Там роман в первой редакции заканчивался очень хорошо. Заканчивался он тем, что тётя Зоя возвращалась из космоса в своём ларьке, и первое, что она делала, приземлившись на крышу ларька, — выставляла в его окошке табличку «Пива нет», которой и заканчивался роман. Тогда Владимир Новиков, я помню, писал: «Это слишком мелкий вывод для такого масштабного произведения». А мне кажется, что в этом выводе содержалось великое пророчество, потому что «Пива нет» — под этим знаком прошли 90-е годы.