Один

В наше время просто стало сложнее подходить к вопросу. Появились такие персонажи, как тот же Снейп в «Поттере», появились такие персонажи, которые видят, кстати говоря, и в Волдеморте некоторое величие. Очарование зла очень сильное. Банальность зла очевидна таким людям, как Ханна Арендт, а бесовское очарование зла страшно распространено. «Будь или ангел, или демон», поэт maudits и все такие дела. Понадобился XX век, чтобы разобраться с этим очарованием. Поэтому — никаких оправданий Иуде и никаких разговоров о его поразительной душевной тонкости и прочих добродетелях.

Продолжаю я открывать почту. «Кто, кроме Вас с Аствацатуровым, читает хорошие лекции по литературе?» По истории — Басовская очень хорошо, по литературе — многие. Сейчас и Прилепин, кстати, читает лекции. Думаю, что они будут интересны. Во всяком случае, он всё-таки филолог профессиональный.

«Был ли Лавкрафт таким же подступом к Кингу, как Дарджер к Мартину?» Нет, не думаю. Я думаю, что Лавкрафт — это такая странная реинкарнация Эдгара По. Внешне он на Грина похож очень. Конечно, он не был подступом к Кингу. Подступом к Кингу был, наверное, Макен, скорее всего, как сам Кинг признаёт. Лавкрафт гораздо более поэтичен, гораздо более абстрактен.

А к лекции об Александре Житинском перейдём через три минуты.

_{РЕКЛАМА}

― А теперь, дорогие друзья, обещанная лекция — даже не лекция, а разговор, конечно — об Александре Житинском, которого очень многие почему-то захотели вспомнить. Я могу понять, почему — наверное, в связи с БГ.

Дело в том, что Житинский был не просто для меня литературным кумиром, одним из самых важных в моей жизни людей и писателей, но он вообще был выразителем, очень полным, предельно точным выразителем определённого человеческого типа, который сейчас практически, наверное, исчез. Это тип сомневающегося человека, о котором сам Житинский замечательно сказал: «Я человек не слабый, а мягкий», — человека удивительно чуткого, никогда не готового рубить с плеча, уступчивого до известного предела, деликатного, раздвоенного, безусловно. Но, тем не менее, в условиях советского социума среди множества конформистов этот тип человека отличался невероятной внутренней чистотой. Идти вообще в диссиденты, в борцы мешала ему бескомпромиссность этого типа, этого класса людей.

Как раз в романе Житинского «Потерянный дом, или Разговоры с милордом» выведен один из таких типов — создатель подпольного общества. Они, пока тренируясь, бросают теннисные мячики в машины, а не бомбы. Лимоновская партия там замечательно точно была предсказана — при том, что о Мисиме, например, Житинский ничего не знал. Вот эта бескомпромиссность, конечно, его отвращала, но при этом ему была присуща собственная бескомпромиссность сострадания, жалости к человеку, понимания человека. Человек глубокий и тонкий — вот герой Житинского. И внутренняя близость здесь колоссальная. Сразу опознаётся этот типаж по нежеланию расставлять окончательные акценты, по нежеланию судить.

Я с радостью стал бы героем,

Сжимая в руке копьецо.

Могло бы сиять перед строем

Моё волевое лицо.

Слова офицерской команды

Ловлю я во сне наугад,

Когда раскалённые гланды,

Как яблоки, в горле горят.

Я стал бы героем сражений

И умер бы в чёрной броне,

Когда бы иных поражений

Награда не выпала мне,

Когда бы навязчивый шёпот

Уверенно мне не шептал,

Что тихий душевный мой опыт

Важней, чем сгоревший металл.

Дороже крупица печали,

Солёный кристаллик вины.

А сколько бы там ни кричали —

Лишь верные звуки слышны.

Ведь правда не в том, чтобы с криком

Вести к потрясенью основ,

А только в сомненье великом

По поводу собственных слов.

Мне кажется, что здесь Житинский сформулировал очень многое. Он начинал со стихов, собственно говоря, и у него были очень хорошие стихи. Многие из них я наизусть помню. Не буду читать, просто чтобы не отнимать время от важного разговора о его прозе.

Житинский был по природе своей, конечно, прозаиком, но прозаиком, прошедшим школу, прошедшим эту жестокую поэтическую возгонку. Он был, кстати, в семинарии знаменитого петербуржского учителя молодых талантов Глеба Семёнова — не просто прекрасного поэта, а гениального педагога, я считаю. И Кушнер, и Слепков — все прошли через Глеба так или иначе. Глеб Семёнов был кумиром литературного молодняка.