Одинокие

Клинок пронзил левый глаз, расплескав стекловидное тело. Через глазницу проник в мозг, непоправимо разрушив его, и врезался в кости орбиты и застрял в них.

– А-а, – выкрикнул Пятак, выплевывая вместе с этим возгласом свою злость, ненависть, страх, очищая душу от темного, грязного.

Ни предсмертной судороги, ни вскрика, ни последнего мучительного выдоха в ответ. Стальное лезвие разом оборвало нить жизни. Как оказалось, не крепкий металлический трос, а тонкую паутинку.

Человек обмяк и рухнул.

– Шанс панчера! А ты верно не знал? – уже спокойно и тихо спросил Пятак у мертвого.

От головы лежащего стала растекаться темная лужа. Пятак нагнулся и, стараясь не замараться, взял мертвеца за волосы. Одним рывком он подтащил его поближе к дому и усадил там, прислонив спиной к стене.

Голова мертвого, как только Пятак разжал пальцы, склонилась на бок и упала бы на плечо, но помешала рукоятка ножа. Она уперлась в шершавый бетон, перестав вызывающе, как рычаг игрального автомата, торчать.

Пятак разогнулся и, задержав на секунду дыхание, прислушался. Тишина.

«Уехала? Нет, шум двигателя я бы не пропустил, – сказал он себе, – она здесь. Неужели она ничего не слышала? Не может быть!»

Оставив бездыханное тело – пусть теперь разбираются с душою: кому – куда, он, не таясь на этот раз, снова обогнул угол поликлиники…

Она стояла на том же месте. Будто связанная.

Он пошел по направлению к застывшему силуэту. В тот же миг, приняв телепатический импульс, она повернулась и посмотрела на него.

У него за плечами – бездыханное тело, у неё – мгла, пустота. Между ними – три шага.

Они пошли навстречу друг другу: он – тяжело дыша, раздувая ноздри, чувствовалось – он все еще возбужден дракой, что закончилась смертью, и адреналин, хлынувший ему в кровь после первого пропущенного им удара, еще не растворился в ней полностью, она – слыша его дыхание, вдыхая его испарения, всей своей кожей принимая те волны, что испускало его могучее тело.

Изумление? Исступление? Торжество? Жажда искупления или жажда иного рода? Что можно было прочесть у неё во взгляде в миг, когда она прильнула к нему?

Она опустила свою голову ему на грудь, прижалась щекой, обняла его, и Пятак не сумел заглянуть ей в глаза.

Пятак внезапно ощутил, что весь мокрый. И не заметил, что вспотел, подумал он, ощутив себя на миг пожарником, выбравшимся из пламени, вынесшим из огня податливое тело, которое сейчас откликалось на каждый его вздох, на каждое непроизвольное сокращение его мышц.

Пояс на брюках. Она рвала его куда-то вверх и никак не могла расстегнуть. Длинный металлический штырек не высвобождался, не пускал.

На одну секунду он заколебался, но в этот момент где-то совсем рядом знакомый голос, что принадлежал, без сомнения, Сашке Терехову, и никому другому, весело произнес:

– Что же ты? Давай! Не дрейфь!

Отбросив сомнения, Пятак нырнул вниз головою в тот омут, что простирался перед ним и представлялся океаном, а по-настоящему – был колодцем. Он помог ей, сам расстегнул молнию. И его отвердевшая плоть устремилась ей навстречу.

Они одновременно ощутили наступление оргазма.

Она застонала, и стон этот был похож на рев. Так рычит сука-овчарка, давая своему кобелю: глухо, смертельно.

Полуночный Гражданин? Откуда он появился? Поднялся по склону, укоротив себе путь. Он рассмотрел, чем занимается парочка, и похотливо прошел поближе, и, дойдя до угла дома, в котором, вероятно, проживал, обезопасив себя расстоянием, не оборачиваясь, громко бросил себе за спину, будто плюнул:

– Блядь.

Ни она, ни он не расслышали. Да и вообще, они не заметили его.

И во второй раз оргазм перетряхнул её тело. Но на этот раз вместо стона она, едва размыкая губы, набрякшие поцелуями, шепотом произнесла:

– Спасибо, спасибо, благодарю тебя, дорогой, благодарю.

Будто пила, делая трудные, болезненные глотки.

Прошло двадцать минут. Возбуждение – прошло, напряжение – отпустило.

Она отстранилась от него. Легкая улыбка играла у неё на губах.

–Я найду тебя, – полувопросительно, полуутвердительно отрубил Пятак.

–Да.

–Персефона – моя богиня подземного царства, – сказал он ей, переведя взгляд за пределы слабого света, кивая в сторону, туда, где по-прежнему царила полночь.

–Да. Я – такая, – улыбнулась она.

И это были единственные фразы, которыми они обменялись, за исключением всех тех слов, что вырвались в бреду.

И она уехала.

Пятак вернулся к трупу. И остановился перед ним. И стал смотреть на него сверху – вниз. Он не старался разглядеть его, а только размышлял о том, что с ним делать, как поступить: «Оставить здесь? Нет!»

Он решил втащить мертвого в его же «жигуленок», затем – машину поджечь и столкнуть с обрыва.

«И нарушить покой сонного города фейерверком и красками?»

Он тут же отбросил этот план.

«Эх, делать нечего. Придется совершить вояж», – принял Пятак решение.