Одиссей Полихроніадесъ

— Мн нравится чрезвычайно оригинальность этого строя, — сказалъ консулъ. — Какъ бы особыя небольшія республики подъ неограниченною, повидимому, властью паши. Я говорю: повидимому, потому что уничтоженіе всхъ этихъ мстныхъ особенностей и неравномрныхъ привилегій, которыя иногда кажутся и не совсмъ справедливыми жителямъ тхъ округовъ, которые этихъ привилегій не имютъ, было бы, однако, очень вредно для общаго хода вашихъ національныхъ длъ. Тогда константинопольской централизаціи было бы легче простирать свое владычество до самаго отдаленнаго села. Пусть лучше поселяне янинскихъ окрестностей и другихъ не привилегированныхъ округовъ, которые находятся въ зависимости отъ беевъ и обязаны платить имъ, пусть лучше они завидуютъ привилегированнымъ жителямъ Загоръ или Меццова, чтобы сохранились по крайней мр эти очаги, гд сосредоточена ваша національная жизнь, чмъ, уравнивая все, давать просторъ только этой централизаціи на французскій образецъ.

— О, конечно, — воскликнулъ Мессо. — Мы свято должны хранить наши старинные права и даже обычаи, которые суть залогъ нравственности нашей.

— Я говорю не столько о нравственности, сколько о нравахъ, — сказалъ Благовъ.

На это Несториди замтилъ такъ:

— Я полагаю, что именно то, что вы, господинъ консулъ, зовете нравами, и служитъ хранилищемъ даже нравственности въ нашихъ семьяхъ, нравственности, которою мы, греки, такъ дорожимъ. Единство нравовъ и обычаевъ даетъ, напримръ, крпость и опредленность общественному мннію.

Вроссо перебилъ его съ улыбкой:

— Господинъ Несториди въ сочиненіи своемъ о Загорахъ, которое онъ надется скоро издать, является строгимъ защитникомъ народныхъ танцевъ, праздничныхъ обрядовъ и даже дтскихъ игръ мстнаго происхожденія.

Несториди прервалъ его, говоря:

— Да, я утверждаю даже большее; я говорю въ этомъ труд моемъ, что измнять у насъ въ Загорахъ восточную одежду на европейскую несообразно съ климатомъ и что отъ перемны этой можетъ пострадать общественное здоровье. Хотя я и самъ подчинился этой вредной мод и надлъ европейскую одежду, но нахожу, что мы вс должны были бы одваться такъ, какъ одтъ молодой человкъ (онъ указалъ на меня, и я почтительно всталъ).

На это возразилъ Исаакидесъ, что въ такой варварской стран, какъ Турція, никакой нтъ возможности одваться порядочному человку по-восточному и будто бы меня, напримръ, не такъ бы легко ршились прибить турки, если бъ я носилъ европейскую одежду.

Мессо поспшилъ замтить на это:

— Однако сіятельнйшій господинъ консулъ потщился и сумлъ извлечь изъ этого печальнаго обстоятельства большую пользу. Вс люди, считаю долгомъ это присовокупить, обратили особенное вниманіе на то, что ваше благородіе были безъ оружія и безъ кавассовъ и, несмотря на цлую толпу мусульманъ, дали имъ публичное наставленіе.

И, обращаясь ко мн, онъ прибавилъ еще:

— И этотъ молодой человкъ, какъ слышно, велъ себя истиннымъ паликаромъ.

Вс начали тогда хвалить меня хоромъ, говоря то же, что говорили многіе при начал моего дла и дла Назли, — что «я пострадалъ за вру и народность, что я хорошо заслужилъ отъ отчизны». Смирный Арванитаки и тотъ подтвердилъ то же самое по-латыни и даже поправлялъ очки, чтобы лучше меня разсмотрть. Въ эту минуту показался греческій консулъ и съ нимъ Хаджи-Хамамджи, а вслдъ за ними явился и докторъ Коэвино. Тогда вс встали, начался смхъ и шумъ. Музыка опять громко заиграла; докторъ хохоталъ и кричалъ: «браво! браво!», архонты любезно спорили между собой; самъ Несториди началъ смяться, слушая Хаджи-Хамамджи, который что-то ему очень громко разсказывалъ. И надъ всмъ этимъ шумомъ, говоромъ и смхомъ высоко, высоко возносился звучный голосокъ моего маленькаго, наряднаго и черноокаго демона. Она пла, и я, удалясь въ темный уголъ, слушалъ ее внимательно. Г. Киркориди просилъ замолчать.

— Подождите, — сказалъ онъ, — я очень люблю псни разлуки; это, кажется, псня разлуки.

Вы, птички полевыя, ахъ, румелійскія вы птички,Туда, куда летите вы, чтобъ внизъ спуститься,

Письмо есть у меня, писанье я имю,Снесите доброй вы его, вы матери снесите,Чтобъ не ждала она меня и чтобъ не ожидала.Я здсь, куда пришелъ, тутъ и женился,И дали мн жену колдуньи дочь.Чаруетъ корабли — и не плывутъ они,

Чаруетъ рки — и рки не текутъ.Меня она очаровала и мн возврата нтъ;Хочу ухать, — снгъ и дождь,Назадъ вернусь, — днемъ солнце, ночью звзды.Сдлать хочу коня, — онъ разсдлается,Хочу оружье взять, — опять его снимаю.

Однако кто-то изъ круга гостей ударилъ громко въ ладоши, и музык приказали замолчать. Хаджи-Хамамджи хотлъ говорить рчь.